Борис Штейн - Сказки для всех

А человек, от которого за версту пахло усталостью, стоял посреди газона на одном колене и обнимал негодяя, как люди обнимают женщин. И чмоканье какое-то раздалось, совершенно не собачье. А хвост у негодяя вращался с такой скоростью, что я думал, он сейчас оторвется и улетит к чертям собачим.

На сукиного сына надели поводок, и они ушли, растаяли в темноте.

Моей ярости не было предела.

Я подошел к кусту, на который задирал лапу этот рыжий дурачок, этот жизнерадостный наглец. От куста так разило этим Бони, что на какое-то мгновение я вообразил, что это он. Я набросился на куст, я рвал и ломал его ветви, ты можешь посмотреть, сколько здесь валяется ошметков.

И что думаешь? Он опять появился здесь – вместе с хозяином. На его ошейнике был застегнут поводок, хотя было не понятно, кто кого ведет: хозяин его или он хозяина.

Я показал клыки, и они не стали подходить ко мне. А Симка, дрянь, подбежала и лизнула рыжего в морду. Человек, которого привел негодяй, погладил Симку по спине и почесал ей за ухом. И эта дуреха лизнула руку чужого человека. Потом и Тузик подошел к ним, за ним и вся команда – за своей порцией ласки. Терпение мое лопнуло, и я устроил им настоящий грозный собачий лай. Симка подбежала и легла возле меня. Остальные сиганули в разные стороны. Бони этот приблудный увел своего хозяина.

Визит закончился.

А я думаю иногда: С чего это никто не злится на этих подлиз и подхалимов? Они смеются, тявкают беззлобно, у них ни клыков нет порядочных, ни голоса грозного для рычания.

А их любят и люди, и собаки!

Например, такие:

Конечно, не Пушкин. И не Корней Иванович Чуковский. Но с другой стороны – и обезьяна – не человек, а только обезьяна. Вернее – не обезьяна, а обезьян. Ты скажешь, что нет такого слова – «обезьян». А что делать, если это – мальчик? И зовут его мужским именем Ян.

Он пропищал публике эти стихи прямо из клетки, и публика пришла в сильное волнение.

И, несмотря на то, что некоторые знатоки и литературоведы указывали окружающим на явные стилистические недостатки этого двустишья, все посетители зоопарка пришли, как я уже сказал, в сильное волнение, в неописуемое волнение, и говорили друг другу: «Надо же, обезьянка, а сочиняет так складно, да к тому же сама и говорит! Мой, когда еще за мной ухаживал, тоже пытался, но у него хуже получалось. Если в конце строчки стояло «ПОЗДРАВЛЯЮ», в следующей строчке было обязательно «ЖЕЛАЮ». Даже не интересно. Я, правда, все-таки, вышла за него: другие и этого не умели!»+

И все отлепили своих детей от клеток с жирафами, например, и с тиграми и устремились к вольеру ПРИМАТОВ посмотреть на уникальную обезьянку.

Зоопарк не выдержал такой могучей славы одной отдельно взятой обезьяны и передал ее (то есть, конечно, его) в цирк.

А в цирке на Яна свалилась большая любовь. Он полюбил большого слоненка Филю. Конечно, по сравнению со взрослыми слонами Филя не был большим, скорее он был маленьким. Но по сравнению с обезьянкой это был настоящий гигант. Как у всех слонов, у Фили были большие уши и маленькие умные глаза, а при взгляде на Яна они прямо-таки светились добротой. А если кто-то все время поглядывает на тебя добрым взглядом, то ты хочешь – не хочешь, полюбишь это славное существо. Вот Ян и полюбил Филю.

Все на свете поэты, полюбив кого-нибудь, сочиняют стихи о предмете своей любви. Ян не был исключением. И он сочинил стихи, с которыми обращался к цирковой публике:

Правда, тут уж я и сам, хоть и не знаток и не литературовед, должен указать на недостатки этого стишка. Во-первых, зачем тут слово «ненароком»? Можно подумать, что у публики в цирке есть более важные занятия, чем наблюдать за выступающим на сцене слоном. А это не так. Неправильное слово!

Во-вторых, «ноги задние задрав» – это сказано с большим преувеличением. Как он ноги задерет? Слон – не лягушка! На самом деле, Филя, упершись в пол лбом, приподнимал только одну тяжелую заднюю ногу, и стоял так не на трех, а на четырех точках. И только потом, когда дрессировщик щекотал стэком его живот, поднимал и вторую тяжелую заднюю ногу, и некоторое время удерживался так – в стойке на голове.

– Копштейн! – удовлетворенно сообщал дрессировщик и вздымал кверху руки, вызывая аплодисменты.

Добродушная цирковая публика аплодировала не только Филе, но и Яну, несмотря на недостатки его стихотворения. Тем более что Филя, вернув задние ноги на твердый пол, подавал Яну хобот, и Ян, словно он и есть дрессировщик, разворачивал Филю на все четыре стороны, и Филя на все четыре стороны кланялся. Излишне говорить, что Ян поселился с Филей в одной клетке. Цирковые начальники не возражали. В цирке вообще принято приветствовать дружбу и любовь. Тем более что и питались эти друзья одними и теми же фруктами и овощами. Правда обезьянка не ела сена и не ела зеленых березовых и липовых веников, но яблоки, бананы и прочие манго и сливы они оба уплетали дружно, и Филя всегда следил, чтобы Яну доставалось достаточно.

И Ян сочинил – уже не для публики, а для себя и для Фили:

Из этого незатейливого стишка ты поймешь, как они славно ладили друг с другом: слоненок и обезьянка, как они жили дружно и весело, и слова

«ОЧЕНЬ Я ЕГО ЛЮБЛЮ» относились, конечно же, не к персику, а к слону.

Но, к сожалению, счастье не может само по себе держаться бесконечно. И мрачные признаки беды стали сгущаться, как грозовые тучи над головами наших друзей.

Настало лето, цирк уехал на гастроли. Уехали акробаты, фокусники и клоуны. Уехали цирковые лошади, лама и дрессированные собачки. Уехал господин шпрехшталмейстер. Не уехал только слоненок Филя. Его оставили дома, так как он не влезал ни в одну машину. И не уехал обезьянчик Ян, потому что он не мог оставить друга одного. Когда всех собирали и размещали в машинах, Ян спрятался в сено и сидел, не высовываясь. Его поискали-поискали, потом махнули рукой и уехали на свои гастроли.

Друзья сначала радовались, оставшись вдвоем. Но их ждали большие испытания.

Дело в том, что у Фили был один недостаток. Может быть, это и не следует считать недостатком, но это точно было его неизменным свойством. Слоненок Филя очень много ел. У него был просто слоновый аппетит!