Андрей Кокоулин - Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести

Это же все не по-настоящему! Огонь подчиняется рукам! Порез вдруг возникает на мертвеце! Гематомы ниоткуда! Самим-то не смешно? Она просто хотела спасти любимого человека, и все. И все! Остальное – дурацкие совпадения. Игра разума. Самообман. Только, чтобы он возвращался. Только, чтобы был жив.

Ну, глупый он! Влипает во всякое. Судьба, понимаете? И моя судьба тоже.

Содрогаясь, Настя легла, пульт оказался под животом, и попытка его вытащить привела к тому, что телевизор от неосторожного движения погас, выключился. Радостные причитания репортера оборвались на полуслове.

– Наконец-то мы можем ска…

Ну и ладно, ладно. Настя, повернувшись, сбросила пульт на пол. Всех пожалела, никого не убила. Все довольны?

– Юрчик, – выдохнула она.

Ох, впору спиритический сеанс устраивать. Приди, явись, отзовись. Где-то под веками, в темноте, рыжеволосая фигура, повернув голову, смотрела в мир неподвижным глазом. Как с этим жить?

Стало холодно. Диван раскачивался, как лодка. Настя лежала неподвижно. В ее голове, несмотря на круговерть вокруг, где комната заворачивала стены, и волнами ходил пол, тихо-тихо бродили мысли. Ей казалось, что она больна и тоже, как Юрчик, вот-вот умрет. Ведь больше жить незачем. Больше… Господи!

Настя села.

Комнате словно дали пинка, и она, взбрыкнув, вернулась в прежнее состояние. Не плывет, не скачет, не теряет предметы мебели.

– Господи! – прошептала Настя. – У Юрчика же есть я.

Если она могла переносить синяки и порезы на других людей, то сможет, наверное, и на себя. Ах, голова садовая! Что бы раньше так? Дурочка же. Надо только сосредоточиться. Надо почувствовать связь.

Настя задержала дыхание. За окном потемнело, тени проступили в углах комнаты. Куда-то в горло, выше, отдавался стук сердца. Вот будет здорово, подумала она, если Юрчик вернется, целый, с чудесно пропавшими следами избиения, а она здесь – еле живая, побывавшая в роли тренировочной «груши».

Впрочем, стоит ли жалеть?

Настя выдохнула, вдохнула. Закрыла глаза. От Юрчика – ко мне. Ко мне. Пусть я. Это моя планида. Теперь-то точно.

Под веками рисовались точки и пятна. Зеленоватые. Фиолетовые. Они пугливо пытались выплыть за границы темноты. Потом кольнуло палец на левой руке. Что-то хрустнуло в спине и словно огнем прижгло под правой грудью.

Ох, Юрчик…

В голове вдруг там, где ухо, где тонкая кость виска, рвануло искристой, слепящей болью. Настя вскрикнула, закусила губу. Левое плечо занемело, по левой же щиколотке будто прошлись грубой наждачной бумагой, по ощущению одним длинным движением сдирая кожу до мяса. Из носа брызнула кровь.

Настя прижала ладонь к губам. Горячее, шустрое, потекло сквозь пальцы, оставляя соленый след на языке.

Юрчик!

Дыхание перехватило, и она захрипела, все дальше и дальше отклоняясь на спинку. Казалось, кто-то вздумал играть на ее горле, как на музыкальном инструменте, перебирая доступные лады. Музыкант, впрочем, попался никчемный. Настя выдыхала звуки, в которых не было ни мелодии, ни смысла – стоны, сипы, свист. Затем удар в челюсть свалил ее.

– Юр…

Настя выплюнула тягучую слюну на подушку. Потом болью взорвался правый бок, и она отключилась.

Жива.

Очнулась Настя глубоким вечером. Рывком. Долго смотрела в комнатную тьму, из которой смутно проступали стены, квадрат окна, пошевелилась, ожидая боли. Жива. А боли не было. Тогда она села, спустила ноги. Тело было удивительно послушным. Нигде не саднило, не кололо, не пульсировало. Настя потрогала челюсть – целая. Губы тоже. Опасливо коснулась носа – обычный, прямой, не сломанный.

Но как же?

Она включила свет, заголила бедра, руки, расстегнула блузку и не обнаружила на себе ни крови, ни ссадин, ни следов от ударов. Только на шее заметила покраснение, похожее на отпечаток пальца. Да на левой руке у локтя нашла пятнышко синяка.

– Почему? – выдавила Настя.

Съежившись, уткнув лицо в ладони, она зарыдала, как, наверное, не рыдала никогда в жизни. От обмана, от горькой обиды, от не случившегося чуда. Юрчик, Юрчик мой! Юрчик! Прости. Прости, пожалуйста! Не умею. Не могу. Не дается.

Прос…

Настя подняла голову. Показалось, будто коротко звякнул дверной звонок. С пол-минуты она прислушивалась, вытирая слезы, сдерживая дыхание. Было тихо. Тикали часы. Из кухни доносился стрекот холодильника, вздумавшего поддержать температурный режим. Раньше ему, конечно, не холодилось.

Тихо. Вот и слуховые галлюцинации. Настя уткнулась лбом в подушку. Если б это был Юрчик!

На этот раз звонок гремел дольше. Кто-то, прижимая палец к кнопке, теперь явно желал, чтобы его воспринимали серьезно, а не как галлюцинацию. Настя соскочила с дивана и, на ходу вытирая щеки, шагнула в прихожую.

– Кто? – спросила она, наклонившись к двери.

– Я.

Глухой, усталый голос. Юрчик!

Была б у Насти суперсила, дверь уже слетела б с петель. Ах, глупые пальцы, глупая защелка, глупые глаза, глупая радость, что мутит и мешает успокоиться дыханию и пальцам! Ноги, готовые пуститься в пляс, тоже глупые. Стойте, стойте, хватит!

– Юрчик! Сейчас я, сейчас!

Настя чуть не сломала ноготь, но защелка сдалась, и свет с лестничной площадки потек в квартиру.

– Юрчик.

Человек на пороге походил на мертвеца. Он был весь в земле, в липкой глине, голова его была грязна, и рыжина волос проглядывала едва-едва. Лицо бугрилось комьями, брови, нос, губы, скулы распухли. Его, видимо, били и хорошо били. Но человек умудрился разлепить рот в корявой улыбке.

– Вот и я.

На нем был жуткие, в промасленных пятнах штаны, на одной брючине разошедшиеся по шву до колена, и вытянутый, какой-то серо-буро-зелено-голубой свитер. В прореху на брючине виделась нога, фиолетовая и красная, опухшая, лоснящаяся. Руки были черные, правая кисть, пальцы кое-как замотаны, залеплены пластырем.

– Юрчик!

Настя не знала, плакать или смеяться.

– Да, это я, – проговорил Юрчик. – Собственной. Персоной.

Он шевельнул левой рукой, словно открывая себя для объятий, и Настя со слезами упала ему на грудь.

– Юрчик!

– Ти… ше… – выдохнул Юрчик. – Боль… но.

– Прости.

Настя принялась поцелуями покрывать его лицо, не обращая внимания ни на грязь, ни на солоноватый вкус, остающийся на губах. С волос Юрчика под ноги брызгала засохшая, отстающая глина.

– Живой.

– Ага.

Юрчик закашлял, согнулся, почти повис всей тяжестью тела на Насте. Они осторожно, мелкими шажками зашли в квартиру.

– Это ты, ты, – хрипел он, пока Настя стягивала с него свитер.

– Я? Да, это я. Я это я.

Юрчик морщился, неловко поворачивался. Ткань тянулась, ползла. Плюхнулся с головы целый глиняный шмат. На теле под свитером, казалось, не было живого места. Настя закусила губу.

Юрчик покачивался, пока она стягивала с него штаны.