Алла Лупачева - Лис Абрамович

Постепенно он стал забывать мамино лицо, руки и даже запах. Он реже стал подбегать к двери на чужой звонок или стук и почти привык к тому, что добрая тетя Роза – его новая мама, даже добрее его родной мамы, ведь она заботится только о нем, а у его мамы есть и другой сыночек. Так в нем впервые пробудился слабый росток детской ревности. Наяву он стал называть тетю Розу мамой, мамой Розой, но во сне все еще звал ту, родную. А дядю Яшу сравнивать было не с кем – другого папы у него все равно не было.

К новому месту привыкнуть оказалось гораздо проще. Хотя многое здесь оказалось не похоже на его прежний дом, но одно было общим – легко узнаваемая печать послевоенной изможденности на лицах людей и почти нищенская убогость обстановки. Стол, шкаф, кровать, пара табуреток. А тут были еще стулья с выгнутыми спинками и старинный диван с продавленным сиденьем.

Когда дома он вполне освоился, его стали ненадолго выпускать во двор одного, посидеть на крылечке, посмотреть, как играют соседские мальчики, а может, и поиграть с ними. При этом мама Роза внимательно следила из окна, чтобы он постоянно оставался в поле ее зрения. Местные игры были ему часто незнакомы, и поначалу он просто наблюдал, как играют другие. Со временем он освоился, и ноющее чувство тоскливого одиночества начало полегоньку отпускать. Только добравшись вечером до кровати, он вдруг снова вспоминал поезд, дорогу и маму, и слезы сами начинали катиться из глаз. Плакал он от обиды. Зачем мама отправила его этим людям? Сначала обманом посадила его в поезд, а теперь и вовсе забыла о нем?

Но утром его опять тянуло во двор, к ребятам. Ровесников было немного, мальчики постарше играли часто в футбол, и ему тоже хотелось побегать вместе с ними. Его не обижали, но в игру пока не принимали, советуя «еще годик поиграть в куличики».

Даже когда он подрос, почти все ровесники оказались сильнее или крупнее его. Ему пришлось научиться драться и преодолевать страх. Отец, дядя Яша, мог научить его считать, но только не драться. Он ведь был такой старый! Кстати, сколько ему было лет? Пятьдесят? Пятьдесят три? Или больше? Тогда все выглядели намного старше. Война всех состарила.

Вероятно, дядя Яша мог научить его тому немногому, что успел узнать сам. Почти лысый, подслеповатый дамский портной в толстых выпуклых пугающих очках, с утра дотемна он только и делал, что латал, перелицовывал, перешивал мужские брюки на женские юбки, пиджаки с рваными на локтях рукавами на жакеты, жилетки и детские пальтишки. Когда-то он тоже хотел учиться, но не пришлось – черта оседлости, нищета, погромы, революции, голод, война, трагедии. Спасибо, что выжил.

А ведь у многих мальчишек во дворе вообще не было никаких отцов. А у него какой-никакой, а был! И он стал называть дядю Яшу папой. Папа покупал ему яблоки, а перед Новым годом доставал где-то зеленые твердые мандарины. Правда, время от времени, уже засыпая, Абочка снова вспоминал маму, которая его все-таки обманула, и сам поезд, и духоту, и закопченные стекла вагонов, которые, наверное, специально не отмывали от сажи, чтобы люди быстрее забыли все, что осталось позади.

Ложась спать, он уже не плакал, а просто вздыхал от ноющего чувства обиды на всех. Но вскоре и это прошло. Так уж устроена детская память, иначе ребенку не выжить.

Время шло, и многое из прежней жизни с мамой мало-помалу стало стираться из детской памяти. Да и много ли мог вспомнить Абрам из той своей жизни?

Родился он за десять месяцев до начала войны. Отец, отслуживший три года на Дальнем Востоке и демобилизованный в чине младшего лейтенанта, был уже студентом четвертого курса мехмата университета, когда началась война. Двадцать первого июня сорок первого года он блестяще закончил сдавать весеннюю сессию, а на следующий день сам явился в военкомат. Меньше чем через неделю, поцеловав их с мамой на прощанье, уже в военной форме, отец последний раз помахал им рукой из вагона, чтобы больше никогда не вернуться: ровно через год он героически погиб, сдав на «отлично» последний экзамен в своей короткой жизни. Сколько же было тогда отцу? Абрам так и не узнал.

Десятимесячный малыш не мог запомнить, как теплушка навсегда увозила отца. Не мог вспомнить его лицо, которое видел в тот день последний раз в своей жизни. Не помнил Абрам, как долго мать стояла на пыльной станции, и он, голодный, кричал у нее на руках, а она все стояла и стояла, не в силах сдвинуться с места. Не помнил, как часто, глядя на него, мама горько в голос плакала, словно предчувствуя, что не суждено ее сыну произнести вслух такие простые слова: «Поиграй со мной, папа!» Что вообще могла запомнить такая кроха?

То, что у него был когда-то родной папа, который погиб на войне, долго оставалось для него тайной. Да и зачем было говорить, травмировать малыша, если он еще не понимал, что это такое – жизнь и смерть. Может быть, именно поэтому назвать дядю Яшу папой ему было проще. Лишь после смерти приемных родителей, ровно тридцать лет спустя, найдет он в документах почти истлевшую половинку тетрадного листка в клеточку, исписанную фиолетовыми чернилами: «Ваш муж…. геройски погиб в бою, освобождая…» И вторую, похожую, справку об усыновлении «ввиду круглого сиротства». Размытые печати, даты, подписи. Позже нашлась еще зачетка студента механико-математического факультета университета, и на ее первой странице сохранилась вклеенная намертво, побуревшая от времени фотография молодого человека в военной шинели – его родного отца, который так и не успел стать для него папой. Одна-единственная фотография – и больше ничего. Наконец Абрам увидел его лицо! Это было первое открытие.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

В. Инбер. «Сеттер Джек».