Susanne Jutzeler, Pixabay - Однажды в мае… Девять Жизней

Ну что, Кулибин, начинай!
А мы тебе – овации.
Давай, Кулибин, удивляй,
Творец без диссертации.

Нам теоретики на кой?
Замучили докладами.
А ты один у нас такой,
Не передать, как рады мы.

Но только авторство, прости,
Достанется учёному,
Который сможет донести
В докладе речь кручёную.

Ты ж не умеешь говорить,
А это дело важное.
Тобой таким руководить
Должна душа бумажная.

Прости, но так устроен мир,
Полны мы благодарности,
Но будут сотрясать эфир
С дипломами бездарности.

По теории всех вероятностей
Не бывает всю жизнь неприятностей.
Только если дружок дорогой
Не принёс их пять бочек домой,

И добром этим можно всю жизнь
Нахлебаться, да так – что держись.
Поняла я всё это не сразу,
Вместе с милым впускала заразу.

А когда поняла, ощутила —
Дом на десять засовов закрыла,
И с тех пор стала так осторожна,
Что порог мой похож на таможню,

А глаза мои – лазер как есть,
Сразу может все бочки учесть.
Я в свой дом не впускаю беду
И счастливую долю блюду.

Я помню: мне шестнадцать лет,
Окно открыто, середина мая.
Прошусь на улицу, а мама все твердит —
«Уж поздно, детка, кто же по ночам гуляет?»

Но рвется в комнату пьянящий аромат,
Все струны в моем сердце пробуждая.
Но разве же в такое время спят?
И почему все ночью не гуляют?

Ах как весну любила я тогда,
Травою прорастая вместе с нею.
Текли года как талая вода —
Теперь любить так больше не умею.

Май, последними днями, хлестал по застывшей памяти,
И ощерившись солнцем, смеялся под пение птиц.
А седой ветеран, расплатавшись, как нищий на паперти,
На полу, в своём доме, лежал, руки вытянув – ниц.

Раскаленное солнце ломилось в закрытые ставни
И кричало: – Откройте скорее, впустите тепло!
Дом хранил тишину и закрытые окна молчали,
Солнце в дом ветерана попасть всё никак не могло.

Измождённый старик, прошептав все слова и молитвы,
Помянув всех друзей поимённо, прилег на кровать.
И события давней, безжалостной, страшной битвы,
Миг за мигом, как бусы на нитке, он стал вспоминать.

Этот бой был обычный, какие он видел немало.
Замки, звери, арены, турниры, сражений поля…
В жизни варваров вечно войны и смертей хватало,
Что слезами и кровью до ядра пропиталась земля.

Шли на Битву Героев, казалось бы, всё как обычно.
Тот же жаркий июнь, то же солнце и те же друзья,
И огромный топор лег в ладонь ветерана привычно,
И рука не дрожит, да и дрогнуть и струсить нельзя.

Вот сомкнули ряды, опустили забрала на лица,
Север с Югом опять, в сотый раз, друг на друга – стеной.
В небе солнце в зените, да кружат голодные птицы,
Пот по телу ручьем, а вот разум и взгляд – ледяной.

Вон мальчишка – боец, ну салага совсем, а туда же,
Запах крови и битвы его уж вовсю опьянил,
И в азарте кричит, как сейчас он им всем покажет…
Прилетели шипы. Парень рухнул, лишившись сил.

От доспехов шел дым, солнце жгло и живых и мертвых,
Забиралось под шлем и лучами сверлило мозг,
И звериный инстинкт пробуждался в броне истёртой,
Люди падали сотнями, ноги никто не унёс.

И лишь только тогда, когда солнце за горы упало,
Когда птицы спустились кровавую жатву принять,
Ветеран снял свой шлем и на камень присел устало,
А десяток живых стали сотни умерших считать.

– Заигрались в войну, обезумели, глупые люди…
Захотелось вам крови, и солнце не стоит винить.
Коль, нет в сердце любви, то и радости в жизни не будет,
И, коль, разума нет, то придется друзей хоронить.

Бурым стало от крови, зеленое некогда, поле,
На дороге, в пыли, одиноко валялся топор.
Ветеран поседел, ветеран выл по-волчьи от горя.
А вернувшись домой, сам себе огласил приговор:

– Двери, окна закрыть! Чтобы вновь за оружье не взяться.
Ни еды, ни воды. Только хлеба и водки сто грамм.
И прощенье просить у друзей: – Не сберёг я вас, братцы…
Каждый год, в этот день, я клянусь, буду плакать по вам.

Май, последними днями, хлестал, как наотмашь ладонью,
И ощерившись солнцем, смеялся под пение птиц.
А седой ветеран, словно в склепе, но в собственно доме,
На полу, как в агонии бился и выл, руки вытянув – ниц.