Валентин Солоухин - Беспризорники России

Он почему-то решил, что немцы обязательно убьют близнецов. Бойцов обучают стрелять, гранаты, бутылки с горючей смесью бросать. И жалко стала братьев. Он взял и рассказал их матери. И никакого им фронта. Может, и этот бритоголовый, с гармошкой, самовольно уходит из дому. Идёт себе среди мужиков и идёт. Потом сядет в эшелон со всеми, сыграет на гармошке. Его и спрашивать не будут, есть повестка или нет. И в окопе ему никаких пулемётов и гранат не надо, будет себе играть на гармошке, у бойцов настроение подымать…

– Эх, жива бы была тётя Настя, никуда бы братья не ушли, – сказал Валерка вслух, глядя на свечу. – Ребята они добычливые…

– Ты что бормочешь? Почему не ешь? – спросила мать. – Не захворал?

Дотронулась ладонью до головы. Температура – нормальная, и она напомнила:

– Ешь.

Братья ушли, мать прибавила им по сухарю. Когда ребята прибились, старуха соседка отговаривала мать:

– Не приймай циххлопцив. Свойих обэрэгай. Бо война будэ довга…

– Какая бы она ни была, её надо пережить, – ответила мать.

– Та вжеж, от и я так думаю…

У старухи была большая семья: сыновья, две дочери. Все взрослые.

Перед приходом немцев сыновья получили повестки, а куда делись девушки, у других соседей оставались – догадки. Любопытные интересовались:

– Тётя Груша, куда поховала дивчат?

– Ото я вам так и ляпнула, куда. А нэмаэ – и всэ туточки. Грец зъйив!..

Заключительную фразу старуха произносила с раздражением. Отворачивалась от любопытствующего, уходила приговаривая:

– Отжэ люды, им треба знаты…

Но когда близнецы принесли кролика, а потом пробрались на «Казачий Пост» и притащили целое ведро каши, мать угостила старуху, баба Груша сказала:

– Ото ты правильно зробыла, из цих хлопцев будэ товк. Бо воны ще помогаты тэбэ будуть.

Мародёрам нечем было поживиться у бабы Груши. В квартире – шаром покати, хотя раньше чего там только не было.

– Баба Груша, куда добро тоже сплавила?

– От же люды, всэ знают, всэ бачут, а тут як пьяницы маскали продывылись. Мы ж хохлы. Зустричались з немцами, румынами, поляками… Та всих бачили, на всих надывылись. Та шо ж – и мы таки дурни, щоб свий скарб отдаваты нимцю. А дулю им! – Она свернула кукиш. – Отаку дулю!

Для всех оставалась загадкой: чем питается баба Груша?

Мародёры, врываясь к ней в квартиру, видели пустоту, стол, две табуретки, кровать, поверх тряпьё, и старуха сидит у окна с заклеенными бумажными крестами стёклами. Старуха же не обращала на вошедших ни малейшего внимания. Она разбирала нитки, пытаясь намотать их на клубок. Она рассказывала, как один румын забрал у неё вязальные крючки. Через два дня принёс их назад с хорошими нитками. Она думала, что он заставит её что-то связать, но румын достал из кармана губную гармошку. Сыграл какую-то мелодию, а потом уселся на табуретку и пел по-русски:

Когда зашёл ещё один мародёр, он взял у него несколько спичек и положил перед бабой Грушей: – Тебе, матка…

Раньше удивлялись, почему со стороны немцев в посёлок погань ползёт. А наши ни разу не пришли. Теперь, после вылазки командира Петрова с бойцами, разговоры шли среди жителей, как поведут себя мародёры, будут продолжать шастать или прекратят. Лихо у наших получилось, – всыпали, как надо…

– А бабке Груше жалко стало итальяшку, – заметила мать.

– То був ни итальяшка. То був той румын, шо у мэнэ вязальни крючки брав, та вэрнув.

– Там не было румынов.

– Цэ вин був. Шапку дэсь загубыв, а шинель румынська. Вин ще на гармошци грав.

– Они нас не жалеют…

Женщины ещё поговорили о близнецах, в один голос одобрили их уход на Казачий Пост. Всех волновала наступившая после обстрела тишина. Где ночевать? Уходить в погреб или оставаться в квартирах? А вдруг ночью обстрел, бомбёжка?

– Шо в тому погреби? – сказала баба Груша, – убье, так и в погреби – убье…

Ушла, хлопнув дверью.

– А что ей, она своё отжила. А дети?..

– Мне в печёнках погреб, будем спать в квартире, – сказала мать. И соседки стали прощаться, расходиться.

В квартире, после погреба, как в раю. Мать подбросила в плиту угля, дала нам ещё по сухарю.

– Не дай бог, мародёры найдут сухарь, всех порешат! Ясное дело, что сухарь может появиться только с нашей стороны, с Казачьего Поста.

Она погасила свечу, уложила нас. Долго стояла у окна, прислушиваясь к необычайной тишине. Даже отдалённого грохота фронта не было слышно.

– Отступили… ушли? – гадала она.

Нинка быстро уснула, Вовка и мать ушли в сарай за углём, и он ждал их, наблюдая, как из-под заслонки пробивались отсветы пламени и плясали на белой стене, напоминая о мирном времени, о кино: «Жили себе люди и – никакой войны».

Во сне видел проводы отца с необычной ясностью, парня с гармошкой. Это он первый услышал приближающийся гул мотора, первый определил, чей самолёт.

– Воздух! – крикнул он зычным голосом. Шедшие, как по команде, вскинули головы.

– Во-оздух! – повторил лысый, прижимая гармошку, чтобы она не мешала ему, побежал к кукурузному полю. Народ тоже кинулся врассыпную, в сторону завода, к железнодорожной насыпи и к полю.

Отец остановился, прижимая Нинку у груди, и ладонью прикрыл ей голову, смотрел в небо. Они с братом, как цыплята подбежали к нему. Валерку больше не интересовал парень с гармошкой.

– Может, это паника?.. Куда делся паникёр? – спрашивал подошедший какой-то дядька с жёлтым портфелем.

– Туда, – не обращая на человека с портфелем внимания, сказал отец матери и поспешно двинулся к оврагу.

Все заторопились. В овраге уже были люди. Несколько человек с вещмешками примостились у самого края, не очень обрывистого, прислушивались, не спуская глаз с неба. Вот когда многие уловили звук приближающегося самолёта. Он доносился со стороны солнца.

– На бомбёжку заходит, – хрипловатый голос мужика, сидевшего на самом дне оврага, прозвучал предупреждающе. Погладив чёрную бороду, мужик подложил под голову вещмешок.

– Типун тебе на язык, – ответила мужику мать.

Отец спокойно сказал:

– Немец со своей стороны летит – западной…

В это время в овраг почти скатился человек с портфелем. Он сдёрнул с головы картуз, вытер им лицо:

– Фу-ух! – ни к кому не обращаясь, изрёк: – А гармониста надо определять слухачом… – поднялся выше. – Первый услышал стервятника…

Гул нарастал, и все увидели фашистский самолёт, пролетавший над самым оврагом совсем не высоко. Все замерли, а дяденька зачем-то закрыл лицо жёлтым портфелем. Самолёт удалялся, малыш вспомнил о бородатом, который лежал на дне оврага, и посмотрел туда. Видел, как люди выбирались из оврага, уходили. Нинка спала. Отец осторожно передал её матери.

– Сидите здесь, он вернётся.