Вера Мусияк - Август – июль

В актовом зале все уже сидели за длинным столом, составленным перед сценой из нескольких парт немного разной высоты. Бутерброды с колбасой и оставшиеся с полдника апельсины, которые заранее быстренько подрезали какие-то ответственные девчонки во главе с Олей, уходили под водку и неоднородный гул разговоров. Скоро вместо специалитета будут бакалавриат и магистратура; коммунизм можно построить только в маленьких странах типа Исландии; Стив Возняк – настоящий компьютерный гений, а Стив Джобс – просто маркетолог; антибиотики не помогают от вирусов; «Интеллектуальные Тигры» неплохо выступили сегодня, и отряд «Ракетное топливо» – тоже; когда-нибудь поезда будут быстрее самолётов; героин – это почти таблетки от кашля, только с другой функциональной группой; говорят, что Артемьев мутит с женой Астафурова. Надя начинала пьянеть, и все эти разговоры наматывались на подрагивающую ось ее сознания. На секунду ей захотелось рассказать, как в июне к ней приходили толпы новгородских князей, но она передумала. Не произнося ничего существенного, выпивала вместе со всеми и аккуратно складывала на белой пластмассовой тарелке оранжевые дужки апельсиновых шкурок. Выпивали часто, потому что Плаксин постоянно предлагал тосты за тех, кого сегодня посвящали. Выпивали за Олежку, который знал наизусть песню «Арго» и зачем-то продемонстрировал это на испытании с покрывалом, стоя на одной ноге; выпивали за Оксану, которая с удовольствием разделась до лифчика, когда нужно было делать веревку из одежды (у Нади хватило смелости снять только безразмерную HABS); почему-то несколько раз выпили за чувствительного Сашу, который расплакался, когда его заставляли петь крайне неприличную песню про деда Максима и его гигантское мужское достоинство. Когда тостовая очередь дошла до Нади и ее экстравагантного наряда, все еще сильнее оживились, чья-то рука похлопала ее по шифоновому плечу, а кто-то с другого конца стола прокричал ей: «Эй, Надежда, есть надежда, что вернешь мне толстовку?» Надя обернулась – это был тот самый парень в красной кепке, только сейчас кепка была надета козырьком вперед, озаряя пространство огромной белой надписью «HABS». Надю как будто затопило теплым сиропом из удивления и радости: тот же мальчик, что подхватил ее после падения, еще и спас от обморожения, и к тому же назвал по имени. Она снова задумалась, кого он ей все-таки напоминает. Надя прокричала ему: «Спасибо, ты меня так выручил», – не ответив на заданный вопрос, и, собрав все свои пьяные силы, постаралась изящно развернуться на длинной скамейке, чтобы оказаться спиной к столу и при этом не задеть ногами сидевших рядом Иришу и Сашу. С неуместной для этого времени суток стремительностью она побежала к последнему ряду сидений, где ее ждала заветная толстовка. По пути Надя задела и уронила какой-то стул. Или это была вешалка?

Потом начались песни под гитару. Почти весь репертуар Надя за три дня успела выучить и подпевала, охотно растворяя голос в общем хоре. Когда кто-нибудь из гитаристов, желая выпендриться, играл что-то малоизвестное, у нее от пассивного слушания сразу начинали слипаться глаза, но она не уходила. Мысль о том, чтобы пойти спать на свою кровать с панцирной сеткой, казалась нелепой: уйти означало разрушить волшебство, искрившее в проспиртованном воздухе. Олежка оставил пристрастие к «Арго» и спел трогательный «Полонез»; Плаксин поделился ностальгической песней, которую сочинил сам; долговязый Сергей с хвостиком на затылке спел красивую, но тягомотную балладу про Иерусалим, ожидаемо восхитившую девочек с кривыми челками. Когда гитара дошла до Вити, он неожиданно попросил Надю заказать песню. Ей захотелось пококетничать: «Удиви меня, Витюша». Но Витюша отчего-то начал петь «Тишину» – наверное, самый заезженный лагерный хит, сопровождавший любое мероприятие, любой отрядный вечерний «Огонек». Удивить этой песней было невозможно, но она не становилась хуже: все с удовольствием орали про годы , которые летят стрелою и про то, что скоро мы с тобою разом из города уйдем . После финальных слов: Хватит места нам с тобой , – гитара наконец-то оказалась у парня в красной кепке (Юра, его звали Юра – это успело несколько раз промелькнуть за столом), и вот он-то действительно удивил Надю. Осенью в дождливый серый день , – она сначала подумала, что ей показалось, ведь не бывает таких совпадений, не положено так много счастья за один раз. Но после второй строчки, Проскакал по городу олень , Надя убедилась, что это та самая песня про оленя, которую она так любила в детстве, и так давно не слышала, и уж точно не ожидала услышать здесь. Она начала подпевать, и оказалось, что больше никто не знает текста, и сейчас в ночном эфире было только два голоса, ее и Юрин. Он смотрел на нее и улыбался, множа волшебные искры. Где быль живёт и небыль, Умчи меня туда, лесной олень! – Надя растягивала эти слова, но в них не было никакого смысла, ведь невозможно было хотеть умчаться отсюда, где эти блестящие глаза, и козырек кепки снова развернут назад, и можно рассмотреть лицо, и засветить его на фотопленке подсознания, чтобы никогда не забыть.

Когда Надя, наконец, оказалась в костлявых объятиях своей панцирной кровати, спать оставалось не больше четырех часов. Перед тем, как она увязла в черной сонной топи, болотным огоньком мелькнула догадка, кого же ей напоминает Юра. Надя именно так и представляла Холдена Колфилда, когда читала «Над пропастью во ржи»: красная кепка, смеющиеся глаза и миллион удивительных мыслей. «Нет, – думала она, засыпая, – книжка все-таки классная».

Через пару дней Надя перестала отрицать очевидное и честно призналась себе, что влюбилась. Вся огромная, бестолковая любовь, которую она неожиданно испытала в ночь посвящения ко всем сразу и ни к кому конкретно, раскрутила барабан космического «Поля чудес»; стрелка повращалась и остановилась на секторе «Юра Стеклов»; космический Якубович улыбнулся в свои космические усы. «Нет, это не может быть случайностью, – думала Надя, – Юра необыкновенный, почти волшебный, поэтому я и влюбилась в него. Случайно я могла бы запасть и на какого-нибудь Витю». Она не понимала, как остальные могут не намечать волшебства, сопровождавшего каждый Юрин шаг; как они могут стоять с ним рядом, болтать, хором петь на «Огоньках», есть за одним столом – и не осознавать происходящего с ними счастья.

Наде казалось, что еда и сон перестали ее питать; единственным источником энергии стало воображаемое подобие солнечной батареи, которое теперь было установлено в Надином животе и заряжалось от присутствия Юры. Ее любимым временем дня стал тихий час, во время которого парни обычно выходили на спортплощадку поиграть в футбол или в баскет. Сидя на скамейке или лежа на траве, Надя смотрела, как Юра в одних шортах и красной кепке бьет по мячу, или отдает пас, или бросает мяч в корзину, иногда попадая, а иногда нет. Она любовалась его легким и гибким телом и чуть не сходила с ума, когда видела, как после игры он с полотенцем и пакетиком с надписью «NIVEA» идет в летний душ. Однажды, когда он во время очередного баскетбола подбежал попить к скамейке, на которой сидела Надя с другими девчонками, стало заметно, что у него под лопаткой есть белый шрам в виде звездочки. Надя представила, что однажды ему было очень больно, и у нее заныло в животе.