Владимир Крупин - Стояние в молитве. Рассказы о Святой Земле, Афоне, Царьграде

Родина Иосифа Аримафейского и Благоразумного разбойника. Вдали гора пророка Самуила, Рамалла. Ведь я, счастливый, и там был. Монастырь молчальников. И тут был. Вино молча продают. Пылит гигантский цементный завод. Израиль постоянно и как-то лихорадочно обстраивается. Не побываешь год – ничего себе: место то же, да все не то. То и у нас так, такая же лихорадка, особенно в сильно интернациональной Москве.

Эммаус. Лука и Клеопа, апостолы из семидесяти. Ведь они в ту же ночь, когда узнали Спасителя в преломлении хлеба и Он стал невидим, они тут же пошли обратно в Иерусалим. Шестьдесят стадий, легко ли. Это не в автобусе с кондиционером. Шестьдесят стадий. А слово-то какое! Это же не только мера длины, еще и ступень, и этап, и корень слова, напоминающего о малом стаде Христовом, которое в ту ночь, страха ради иудейска, было воистину малым.

Явление Христа апостолам на пути в Эммаус. Сербия. XIV в.

Культурный слой повышается (это гид говорит), но не радостно от этого, это вода уходит. Вообще о проблеме воды говорят они постоянно. И кто виноват, что высасывают на поливку Тивериадское море? Овощи и фрукты на экспорт. И пруды с рыбой надо постоянно доливать.

Миндаль. Интересно, что он не как, например, вишня, вначале не выкидывает листья, а цветет. Незабываемо – стрелы веток, наряженные в бело-красно-розовые цветы. Оливы темно-серебристые.

Молебен в миссии. Архимандрит Тихон (Зайцев) (ныне епископ). Рад сердечно. А я-то как рад! Вспомнили годы преподавания в Московской духовной академии. Отец Тихон всегда читал житие святого Зосимы в Неделю Марии Египетской. Тут уже четыре года.

Старый город. Обед. Сбегу! Как утерпеть – Гроб Господень рядом! А тут как сейчас заведут общую песнь многолетий всем начальникам. Не осуждаю, упаси Бог, меня же они и привезли из милости. Многая им лета!

Сбежал и счастлив. Все же рядом. Нью-гейт, Яффа-гейт, то есть и Новые ворота, и Яффские. Желтые, гладкие плиты под ногами. Обувь сама соскакивает с ног и прячется в пакет. По улице вниз и перед узорными воротами с решеткой вверху налево. Там тоже желтые плиты под ногами, но размера большего. Торговцев много, покупателей мало. Мир напуган террористами, едут сюда меньше обычного, но русских не запугать.

Торопился к храму. Помните меня, камни? Старый уже я стал, еще помню, как по вам, камни, цокали ослики, запряженные в узенькие тележки, нет их. Бегом вниз, тут направо, бегом дальше, камни под ногами исполинских размеров, метров сорок, всё! Господи, я у колонны, из которой вышел Благодатный огонь для православных, я у входа в храм, у Камня помазания. И на Голгофе! И везде почти один. Не рассказать.

В сам Гроб, в Кувуклию, очередь очень небольшая, и монах-грек не торопит. А то обычно они не церемонятся. Но и как сердиться? Такой бывает наплыв.

Запускают по четверо. Прошел на коленях внутрь. Как-то глохнешь, что ли, как-то отключается способность мыслить. Только судорожно просишь у Бога всего доброго родным и близким и торопливо, будто Господь и без меня не знает, перечисляешь их имена. И о России просишь, и за нее молишься. А вскоре уже просто лежишь горячим лбом на мраморе гладкой плиты. Восковые слезы свечей. Свечи белые.

И вышел, и обошел Кувуклию. И сейчас записываю и помню ее, такую родную, потемневшую от пламени миллионов свечей! Помню и всегда сидящего в часовне коптов маленького приветливого монаха. И гробницы Никодима и Аримафея. Да всё, всё! Но надо к делегации. И еще взлетел на Голгофу, и еще ощутил в глубине выемки, где стоял крест, холодный камень.

Отсутствия моего никто и не заметил. Когда пришел в храм со всеми, очередь уже стала изрядной. На Голгофе служили католики. Но они всегда дружно и недолго. Вот уже «Патер ностер», уже «Аве, Мария», кадят, дружно уходят. Молимся и мы, подвигаясь на коленях ко кресту.

Да, денежки на телефон летят как птички на юг. Но надо же было выразить счастье, что молился за родных и любимых у главного места Вселенной. Доллары тоже летят. Батюшкам кресты, два даже облицованы перламутром. Знаю, что надо торговаться, а не могу, противно. Хотя иногда возмущает заломленная цена. Противно, когда продавец, уже сойдясь на сумме, все-таки выморщивает еще сверх нее. Тем живет. А-а!

Гостиница та же, вроде и номер тот же, тот же вид на Елеон и Русскую свечу. Не утерпел, вечером – к Старому городу. Это же рядом. Перейти только мост над геенной, над Иосафатовой долиной. Так ревут стада гонимых скоростью машин, будто вот-вот все провалятся. Хотел обойти Старый город, не решился. Не успею, потом. Один раз обошел примерно за три часа, другой – за два. Можно и за полтора, но лучше всего, когда не спешишь. Такое счастье, даже в воспоминаниях.

Утром, конечно, помчался ко Гробу. Уже и Порог Судных Врат, перед которым еще можно было заступиться за осужденного, но никто не заступился за Христа. Теперь тут Александровское подворье, оно наше, отделывается.

В храме впервые через десять лет поднялся на место, где был в прошлом веке на схождении Благодатного огня. Как попал? Господь привел, другим не объяснить. Толпой армян, в которую затерло, вынесло на второй ярус. Да, тут стоял; тут, на полу, спали монашки, которых армянские стражи хотели выкинуть. И за меня схватились. Но опять же Господь. Будто Ангел Хранитель за меня спросил армянку Манану (имя ее я узнал потом) о судьбе одного писателя, который для армян – как для нас Пушкин. А я его знал. Манана меня зауважала и защитила. От выброса. И монахинь защитила по моей просьбе. Ибо они ждали огня уже сутки и заслужили милость Его получить. Да, вот тут стоял. Внизу полицейские лупили сильно напирающих и арабов, и армян, и коптов, да и греков. Крики, музыка, бой барабанов. Давка превышала утреннюю давку в опоздавшем автобусе раз в десять. «И сюда придет огонь?» – потрясенно думал не я один. Тогда же видел, и уже рассказывал, и повторю: видел, как по крыше Кувуклии ходил солнечный луч. То есть или вся земля наша колебалась в небесной тверди, или солнце качалось в небеси.

Потом еще и еще бывал на схождении огня и уже не удивлялся ничему. Тем более знал уже, что арабы скандируют хором то, с чем я очень согласен: «Наша вера правая, вера православная!» И уже приветствовал их: «Аль Масих кам!» То есть то же, что греческое «Христос Анести!». То есть то же, что наше «Христос Воскресе!». Воистину! Воистину! Воистину!

У Гроба – месса католиков. Принесли стулья, скамьи. Сидят, встают, громкий орган. Побежал к пещере Обре́тения Креста. Но орган доставал везде. То место справа от лестницы, откуда еще лет пятнадцать назад слышались страшные звуки (говорили: голоса грешников из ада), замуровано и облицовано белым мрамором. У Камня бичевания звуки органа стали тише и вскоре смолкли совсем. Но мне уже было пора уходить. Еще пробежал вдоль стен Старого города, но застрял в зарослях колючего вереска и продрался к тропинке. Ягодки голубенькие, мы такие в детстве ели, борясь с постоянным голодом. Собрал и букетик размером с мизинец.