Евгений Баковкин - Тихая жизнь на улице Пирогова

Отдельное место в тренировках занимает гимнастика. Я кувыркаюсь вперёд, назад, вбок. Кувыркаюсь назад и встаю сразу на ноги, падаю, перекатываюсь, дерусь и защищаюсь лёжа, быстро встаю, как можно выше прыгаю, снова падаю. Соседи снизу долбят чем-то железным по трубе. Я извиняюсь, увлёкся! Успокаиваю дыхание и перехожу к растяжке. Мышцы уже разогреты, я начинаю с простых упражнений и скрупулезно по минуте-две тяну мышцы ног и спину. Я не сразу сажусь на шпагат, сперва подкладываю подушки от дивана и сижу на них минут по пять в 20 сантиметров от шпагата. Но постепенно мне всё удается. Правая нога вперед – хороший уверенный шпагат, еще лягу на ногу, полежу минут пять. Левая нога вперёд – тяжело, больно, всё тянет. Вот уже шпагат, слёзы из глаз, двадцать, тридцать секунд… Еле-еле выдерживаю минуту. Поперечный шпагат. Здесь дела обстоят похуже: сантиметров десять не хватает, тяну, пока мозг не начинает кипеть от боли. Отрабатываю удары ногами, после такого насилья над собой ноги двигаются на загляденье высоко! Иду в другую комнату, хватаю гантели, они у меня разборные с блинами на пять и два с половиной килограмма, вес можно регулировать от двадцати одного до шести килограммов, обычно у меня стоят по шестнадцать. Гантелями я делаю до отказа и в течение двух часов просто выматываю себя до полного изнеможения. У меня есть самодельная макивара – просто бревно, обмотанное веревкой для набивки рук и ног. Моя тренировка заканчивается глухими ударами по ней, и с красными руками и ногами, со стёртой почти до крови кожей, абсолютно обессиленный я иду принимать душ, а потом проваливаюсь, словно в подземный поток, в глухой мёртвый сон.

* * *

Вечер следующего дня, вернувшись с работы, сразу посвящаю изготовлению лекарственной смеси. В этом есть определенная необходимость, ведь если их кровь попадет в мою рану, то жди беды. Это тоже определенный ритуал. Я опять достаю и раскладываю рукописи, но к ним сейчас добавляется еще и амулет. Это третья и последняя вещь, которая досталась мне от прошлого хранителя – моего бывшего соседа по лестничной площадке Валентина Михайловича. «Амулет – это наше всё», – не уставал он мне повторять в своё время. Его даже трудно описать: размером он чуть больше моей половины ладони, сделан из белого яркого металла, мне кажется, что из серебра, но оно почему-то со временем не темнеет, что обычно свойственно серебряным предметам. Можно считать его похожим на овал толщиной от сантиметра до двух, в том-то и дело, что он неровный. Он состоит как бы из сплетенных меж собой рун. Попробую описать на пластилине. Если представить, что руны – это те же буквы и наделать с пластилина соломок толщиной миллиметров пять, а потом из этих соломок сделать буквы S, B, W, Q и как бы положить эти буквы одна на другую и слегка придавить, то получится что-то похожее, но не совсем. Некоторые большие руны, которые лежали в плоскости, взаимодействуя с рунами выше и ниже, как-то перетекли друг в друга и образовали еще какие-то дополнительные рунные структуры меньших размеров. Мне кажется, что амулет как будто живой. Если основные руны, из которых он сформирован, не меняются, то более мелкие со временем подвергаются каким-то трансформациям, и одни исчезают, а другие появляются. Основные руны амулета мне знакомы, они носят, как и сам амулет, защитный характер, по меняющимся я ничего сказать не могу, но они точно что-то означают и, главное, в середине амулета, в сплетении рун – камень. С человеческий глаз размером и глаз напоминает. Белый, то глянцевый, то матовый, а посередине кружок, как зрачок, изумрудно-зелёный, с какими-то чёрными вкраплениями. Я не разбираюсь в ювелирном деле, но амулет и камень в нём мне кажутся очень искусно сделанными да и просто красивыми. В своё время на заказ мне для амулета изготовили толстую, прочную серебряную цепь, и на ней я его и ношу. Но ношу только тогда, когда это необходимо. Это не простое украшение, а имеющий мощную силу артефакт и попадать под его влияние опасно, он может как давать силу и энергию, так и забирать.

Я сделал на столе воображаемый равносторонний треугольник, в верхнюю вершину расположил амулет, в вершины у основания – круглые картонки, похожие на те, что в пабах подкладывают под кружки пива. На картонках тоже нарисованы руны. Немного напоминает пирамиду с глазом на долларовых купюрах. Эх, видно, давно сильные мира сего в курсе подобных дел! Посередине треугольника у меня плошка с пестиком, в котором я толку необходимые ингредиенты, ну и, естественно, читаю определенный заговор. В рукописи уже не подсматриваю, хорошо помню наизусть, единственное… Я придумал небольшую хитрость, чтобы не мучиться долго в плошке: я перемалываю необходимые коренья и прочие твёрдые составляющие в кофемолке, а в плошке уже так, халтурю, больше для ритуала, но вроде ничего, работает. Всё на мне заживает как на собаке, и даже шрамы от ужасных рваных ран становятся со временем ровными, толщиной с нитку, телесного цвета морщинками.

* * *

День «Ч» – по аналогии с понятием «Время «Ч»», которому учили нас на уроках тактики на военной кафедре, я выбрал на субботу. Получается, что обнаружил я своих «дорогих гостей» в воскресенье, из предыдущих наблюдений я сделал вывод, что они почему-то не прибывают одновременно более двух, а раз капли крови показали мне на три, то все трое здесь появятся дня за два, за три. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы они пробыли у нас более десяти дней, им становится тесно в пределах улицы Пирогова, из которой они не могут вырваться, и это спровоцирует природные и техногенные катаклизмы. Один раз так было не по моей вине, мне не хочется об этом вспоминать. Как и всякому военному, для меня очень неприятны жертвы среди мирного населения. Всегда хочется верить, что и в этот раз я справлюсь, и тут даже не так страшит собственная смерть, как то, что может начать происходить здесь потом.

Я спокойно хожу на работу. Там я молчалив и замкнут, нагрузил себя делами, чтобы всё время быть занятым и не сидеть в минуты отдыха с глазами, уставленными в одну точку. Коллеги меня не трогают, после расставания с женой, эпопеей с судами и разводом в одностороннем порядке они тактично стали давать мне личное пространство для самокопания. Потом время моего затворничества всё равно проходило, и я весело общался, травил анекдоты, необидно подшучивал над ребятами из коллектива.

Каждый раз, когда я шел от автобусной остановки с работы домой, приближаясь к улице Пирогова, я чувствовал смутную нарастающую тревогу. Мне уже начинало становиться неспокойно. После моей зверской тренировки мышцы нещадно болели, но к субботе они должны были отойти. Я всё равно каждый вечер тренировался, больше делая упор на долгой разминке, упражнениях с собственным весом и отработке ударов. Хотелось закончить всё побыстрей, но так как исход поединка всё равно был непредсказуем, то хотелось и пожить подольше. В среду я не пошел от остановки домой, а свернул в сквер. Сквозь листву деревьев пробивались солнечные лучи, было свежо и прохладно. Я сел на лавочку, вспомнил, как любил гулять здесь с женой и детьми, попробовал услышать пение птиц, но птицы уже не пели. Закрыл глаза и задремал. Дома мне уже почти не спится, мучают кошмары, я по несколько раз за ночь встаю, проверяю квартиру и потом не могу уснуть. Враг где-то рядом, а вот эта лавочка в сквере – место для него недосягаемое. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Не помню, кто сказал.