Расселл Дайер - Одиночество Лины

Кто-то сказал, что это вообще-то послеродовая палата и как странно, что здесь еще и другие пациенты. Новоиспеченная мама сказала шепотом, но достаточно громко, чтобы все вокруг услышали:

– Мне медсестра сказала, что у нее был выкидыш.

– Ох, бедняжка, – сказала пожилая женщина, очевидно бабушка.

Последовали возгласы и бормотания сочувствия. Девочка заглянула за шторку и печально посмотрела на Лину. Лина тепло улыбнулась, на этот раз без отторжения. Ей нравилось это сочувствие, но девочку опять кто-то резко одернул.

– Все равно, ей нельзя быть в этой палате, – сказал тот же самый голос, продолжая протестовать.

– Я знаю, но медсестра сказала, что другие палаты переполнены, и это в виде исключения, – объяснила новоиспеченная мать.

– Все нормально. Я не возражаю.

– А где отец у этой несчастной? – громко прошептал один из дедушек.

«И где это, правда?» – подумала Лина. Когда произошла авария, машину вел он. Сам отделался лишь легким испугом и незначительными повреждениями: никаких переломов, никаких потерь и беспокоиться не о чем. «Но зато когда он придет, то без потерь не обойдется – меня-то он точно уже потерял», – подумала Лина. «Ну и пусть, что подумает, что потеря-то невелика», – ухмыльнулась Лина. Она вдруг остро почувствовала злость к нему, как будто вся ее способность ненавидеть вдруг сфокусировалась на одном человеке.

Какая-то девушка, предположительно кто-то из теть малыша, одернула дедушку, сказав: «Ну папа, не так громко! Она же слышит».

Лина услышала, как шелестит больничный халат. Недавно родившая пациентка, наверно, поворачивалась на другой бок. Затем она же спросила:

– Милый, к ней же никто не приходил, верно?

Вопрос, вероятно, был направлен отцу.

Ее молодой муж заключил в умном тоне:

– По крайней мере, я не видел.

– Так нельзя! Просто ужас, – сказала вторая бабушка.

– Я вообще сомневаюсь, что отец существует, – вступил вновь первый дедушка, теперь уже тише.

Но отец у ее ребенка правда был, и его зовут Мишель. По его вине все и произошло: по его небрежности она забеременела, из-за его разгильдяйства потеряла ребенка.

Возгласы и некоторые неодобрения в ее адрес еще слышались какое-то время. Лина ждала, когда они стихнут. Она надеялась, что девочка снова заглянет и посмотрит на нее с сочувствием, но в палату пришла медсестра и заявила, что собирается унести ребенка из палаты поспать. Группа присутствующих попыталась возражать, но, как правило, в таких вопросах сестринский авторитет все равно берет верх. Они целиком переключились на новорожденного, стали его чмокать и посылать воздушные поцелуи. Лина их больше не интересовала.

Как только ребенка унесли, они также быстро потеряли интерес и к матери, а вскоре совсем ушли, оставив его на поруки супруга. Когда они проходили мимо Лины, то бросали на нее неловкие взгляды, печально улыбались, но, казалось, натянуто. Некоторые посматривали с осуждением. Девочка же, напротив, путаясь у них под ногами, улыбнулась и помахала ей. Лине от этого стало хорошо. Она слегка приподняла руку и, как бы скрываясь, помахала в ответ.

Парня Лины и отца ее несостоявшегося ребенка звали Мишель Лефарж. Ближе к обеду он все же пришел навестить ее. Он высокий, сантиметров на десять выше Лины, хотя и младше ее на год. Молодой человек приятной наружности с темно-русыми волосами и яркими карими глазами, с добрым лицом и мягкой улыбкой, он был не лишен харизмы, и окружающие оценивали это по достоинству. Было в нем что-то такое, что заставляло хорошо воспринимать свою жизнь: не бурным восхищением, а как-то уютно и по-доброму, словно жизнь не была такой уж плохой, и ты в ней чего-то достиг. Ему нравилось это чувство: пробуждать в других хорошо относиться к себе и к жизни.

Однако, когда удовлетворение со стороны других от жизни достигало пика (то есть, дело было сделано), он сразу же терял интерес и переключался на кого-то другого, кто нуждался в этой поддержке. Забавно, но ему нравилось, что его ценили, но не слишком, не восхищались. И, напротив, если он кому-то не нравился, если кто-то вдруг не ценил его натуру по достоинству, его это сразу удручало и огорчало. Таких людей он сразу отбрасывал от себя: с некоторой щедростью, если учесть, что таких было большинство. Словом, ему, казалось, нравилось подкармливать радостью других, но, если кто-то показывал свою радость от этого, этот человек сразу переставал его интересовать. Легко представить, что подходящей для него женщиной стала бы та, которая с теплотой принимает его дружбу, без сопротивления, но и без излишнего восхищения в ответ. Лина же была не из таких.

Лине вообще не нравились эти его методы. Вроде бы, его чувство к ней было искренним, но все же она не верила ему до конца. Возможно, в глубине души она понимала: как только он удовлетворит свою потребность заставить ее хорошо относиться к жизни, он сразу же ее бросит. Возможно, она не видела себя так, как видит ее он.

Каковы бы ни были ее мотивы, они были вместе уже полгода. За это время, все же, она не до конца прониклась его очарованием. Она не верила в его искренность, часто отталкивала от себя, но не настолько, чтобы он покинул ее. Его внимание к ней ей нравилось – но не в той степени, чтобы он был этим удовлетворен. Ей каким-то образом удавалось держать его ровно на такой дистанции, чтобы он от нее не отказался, а, напротив, испытывал тягу к ней, заставляя в ответ ее хорошо относиться и к жизни, и к нему. Она была загадкой, которую ему очень хотелось разгадать. Ее непреклонность и, в целом, ее отношение к нему были не очень любвеобильными. Она его не любила, а скорее жалела, ведь его нельзя было не жалеть, поскольку он оказался в плену своего хорошего нрава и своей приятной личности.

– Привет, прелесть. Как ты себя чувствуешь? – спросил Мишель, входя в палату. Лина взглянула на него и нахмурилась. – Ты прекрасно выглядишь. Многие после операции выглядят страшно, но ты – прекрасно.

Его замечание ее совсем не утешали.

– Конечно, ты понесла тяжелую потерю. Мне крайне неловко от того, что произошло – потеря ребенка и все такое.

– И все такое?! – в голосе Лины чувствовалось раздражение.

В этот момент Мишель был похож на грустного щенка – с немым вопросом в глазах, не зная, что ответить.

– Из-за твоей бездумной езды я потеряла ребенка. Не надо тут приукрашивать!

Она была зла, и не боялась показать это ему. Ее даже не заботило, что вновь испеченные родители могут это слышать. Ему не нравилось, что кто-то на него сердился. Это противоречило его мировоззрению. Еще больше он досадовал, когда его отчитывали перед незнакомыми людьми.

– Я, уф, сожалею. Но, в конце концов, это всего лишь авария, – сказал он, пытаясь ее успокоить.