Дмитрий Факовский - Необычайные истории из жизни людей и бесов

Многим пенсионерам нечего было делать; единственным развлечением для них остались бесплатные поездки в общественном транспорте. Соседка-старушка, ещё двадцать лет назад похоронившая мужа, рассказывала Ольге Дмитриевне, а та, едва не плача, передавала ему, словно Мякишев мог чем-то помочь, – что садилась в трамвай и ездила по кругу до самого обеда, когда начинали крутить сериалы.

Михаил Фёдорович прекрасно понимал пенсионеров, хотя и не любил уступать старикам место. Но он и сам не представлял, что можно было делать дома, когда по телевизору ничего не показывают, а все книги или перечитаны, или же читать нет уже никаких сил. Так тоже случается в старости, думал он.

Забитые стоки плохо справлялись с непрекращающимся движением воды. Бурые потоки уже волнами ходили по проезжей части, заставляя автомобили и маршрутки сбавлять скорость, чтобы, надрываясь, рвать бурлящее мутное течение.

Наконец, рассекая дождь и водную пучину, подъехал его автобус. Подумав, что присесть всё равно не получится, Михаил Фёдорович пропустил в салон всех пенсионеров, после чего еле-еле успел втиснуться в закрывающиеся двери. Ему даже прищемило куртку, так что Мякишев был вынужден проехать в неподвижном состоянии целую остановку, уткнувшись лицом в плечо какой-то большой и круглой женщины, после чего людской поток вынес его на улицу. Прижав портфель и зонт к груди, он на этот раз первым ринулся вглубь салона и, опередив всех, оказался прижатым к обклеенному рекламными плакатами стеклу. Автобус тронулся, на него насели пассажиры. Михаил Фёдорович почувствовал, как трещат его кости. Он выдохнул, немного подвернул вправо левую ногу, а правую руку – чуток влево, начал крутить головой и, умостившись среди мягких, надутых в своих куртках и пальто людских тел, найдя в них укромное местечко, расслабился и замер, принявшись отсчитывать оставшиеся остановки.

В утренних пробках автобус полз медленно, но ехать оставалось недолго. Михаилу Фёдоровичу было вполне уютно, и он принялся думать о грядущих делах – бумагах и цифрах, прикидывая, сколько всего он сможет сделать сегодня. Мякишев собирался хорошенько поработать, чтобы завершить неделю на мажорной ноте.

К его остановке пассажиров значительно поубавилось. Растолкав их и выбравшись из автобуса, Михаил Фёдорович прошёл пустой сквер, где в такой дождь не было даже беспризорных чипированных собак.

Мякишев подошёл к красивому, хоть и сильно обветшалому зданию XIX века. Он дёрнул кованую ручку массивной парадной двери бывшего жилого подъезда, где из квартир тогдашней элиты ещё сотню лет назад сделали кабинеты чиновников, бухгалтеров и прочих бюрократов всех мастей.

Стены подъезда давно облезли и уже рассыпались: через дыры в прогнивших кирпичах иногда мелькали тени и вспыхивали огни соседних офисов. Свет единственной на этаж лампочки без плафона казался мрачным и зловещим.

Поздоровавшись с охранниками на проходной и заметив, что те даже не глянули в его сторону, Михаил Фёдорович спустился по лестнице к своему кабинету. В клетушке два на четыре метра, служившей в своё время дворникам кладовой для мётел и вёдер, сосредоточенно склонившийся над кипой исписанных цифрами бумаг его уже ждал Хомяков.

День начальника управления, где работали Мякишев и Хомяков, – Андрея Афанасьевича Твидова – с самого утра пошёл как-то наперекосяк. Жена его – Настасья Николаевна – уехала на дачу ещё позавчера, в среду, заявив, что сад нужно подготовить к дождю и похолоданию. Похолодать, ворчал про себя Твидов, должно было всего до плюс трёх-пяти градусов, совсем немного. Даже о заморозках не сообщалось. Разве это можно назвать похолоданием? И в чём заключается подготовка?

Однако отъезду жены Андрей Афанасьевич обрадовался: дел у него скопилось немало, а отсутствие постоянно путавшейся под ногами со своими домашними хлопотами супруги, несмотря на определённый бытовой дискомфорт, всё же давало ему возможность сосредоточиться на насущных заботах, успеть с которыми нужно было до выходных. Чтобы в субботу с утра пораньше с лёгкой совестью и спокойным сердцем присоединиться к жене – до самого вечера воскресенья.

Больше было и не нужно. Длительное пребывание на даче, ещё почти голой после недавнего ремонта и кажущейся оттого до сих пор необжитой, быстро наскучивало. Как и само безделье, в принципе. Вот уже тридцать пять лет Твидов приучал себя трудиться строго по расписанию – минимум по восемь часов пять дней в неделю – независимо от текущей должности и степени ответственности.

Он никогда не служил в армии, ограничившись военной кафедрой в университете, но свою деятельность не без скромности считал и даже иногда называл защитой Родины. Твидов десятки лет чётко и без сбоев выполнял отведённые ему функции и, как представлял себе, мысленно примеряя мундир, дослужился уже до генерала. «Жаль, времена не те», – досадовал Андрей Афанасьевич.

Сильно напрягаться тоже не следовало. Это простое правило Твидов усвоил довольно быстро. Ещё молодым и бойким парнем на сломе эпох он сумел встроиться в новую систему. Тогда как большинство его одноклассников и старых коллег, многие из которых были, Андрей Афанасьевич не собирался кривить душой, куда талантливее, чем он, свалились на обочине жизни, некоторые спились.

Твидов не пил почти двадцать лет. Это позволяло работать продуктивнее. Скоро ему должно было стукнуть шестьдесят четыре, но о пенсии, как хвастался Андрей Афанасьевич под льстиво-завистливые взгляды подчинённых, с таким здоровьем он даже не задумывался.

Иногда, приезжая на дачу, на свежем воздухе он брался за физкультуру: тягал туда-сюда старенькие чугунные гантели или бегал трусцой по опушке жиденькой лесополосы.

По правде говоря, бегать ему было скучно, от бега его воротило. «В этом же нет никакого смысла! Что я, хомячок какой-то, бегать туда-сюда бесцельно?» – думал Андрей Афанасьевич. Но Настасья Николаевна убеждала мужа, что в его возрасте, наоборот, нужно бегать ещё больше, даже в выходные, тем более что в остальные дни на активный отдых у него всё равно не было времени. На что Твидов лишь отшучивался, что чувствует себя отлично. Ведь он уже не пил и даже никогда не курил. «Стальное здоровье!» – бахвалился он, стуча себя кулаком в грудь, но всё равно уступал под напором супруги и выходил на пробежку.

Забота семьи о нём всё возрастала. Конечно, сначала Твидову было приятно, как приятно чьё-либо неравнодушие каждому живому существу. Но весьма скоро всё это ему приелось и даже опротивело, отчего он уже начинал злиться. Однако Андрей Афанасьевич молчал, сдерживался, лишь выдавливая дежурную улыбку, чтобы не расстраивать Настасью Николаевну. Подсознательно Твидов понимал, что всё это происходит с его супругой не от безразмерной любви к нему, а от безделья.