Н. Бакторн - Клодет Сорель

– А-а-а, прынцесса! – швырнул папку обратно на стол.

– Какая принцесса? – удивился Кузин, протягивая ему папиросы.

– Обыкновенная. Анастасия Николаевна Романова, дочь бывшего Государя Императора Николая Александровича.

Финкельштейн спрыгнул со стола, который, жалобно скрипнув, вернулся в исходное положение. Порылся в карманах, вытащил коробок спичек, чиркнул, прикурил сам, дал прикурить Кузе.

– А причем тут она?

– Ну, как причем? Ее за что взяли-то? Ты вообще, чем тексты читаешь, Кузя? – Финкельштейн вытянул лист из дела, прочитал:

– «…Неизвестная женщина 30 лет, которая выдавала себя за дочь бывшего царя Николая II – великую княжну Анастасию Николаевну Романову». Что непонятно-то? Возвращение блудной дочери.

– Да ладно, она, по-твоему, и правда княжна?

– Нет, конечно. Понятно, что самозванка, факт. Но если ты думаешь, что тут все просто и ты в два дня закроешь дело, то ты, друг мой Кузя, сильно ошибаешься. Ты в каком отделе работаешь? В секретно-политическом! Почему из Ялты ее к нам направили? Думаешь, просто так тебе эту сумасшедшую сунули? Тут, брат, можно такую историю раскрутить!

Кузя помрачнел.

– Вот что ты за человек, Финкель, а?

– Финкельштейн! – поправил коллега.

– Тогда и я – Кузин, а не Кузя! – парировал опер. – Тут, если хочешь, монархический заговор, а ты пытаешься мне впарить историю какой-то мифической княжны.

– Почему мифической? – удивился Финкельштейн. – Очень даже не мифической. Младшая дочь Николашки, по слухам, расстреляна вместе со всей семьей в Екатеринбурге, ныне город Свердловск. Ты, конечно, за иностранной прессой не следишь, хотя по долгу службы должен бы. Так что наверняка понятия не имеешь, что в Германии уже давно живет женщина, выдающая себя за нее, Анастасию [1] Речь идет об Анне Андерсон (1896–1984) – одной из наиболее известных женщин, выдававших себя за дочь последнего российского императора Анастасию. Появилась в Берлине в феврале 1920 г. По одной из версий, в действительности Анна Андерсон являлась Франциской Шанцковской, рабочей берлинского завода, выпускавшего взрывчатые вещества. . И носятся с ней белоэмигранты как дурень с писаной торбой.

– Что-то ты подозрительно много о царских дочерях знаешь! – прищурился Кузин.

– Естественно, – спокойно ответил Финкельштейн. – Потому что, во-первых, я свердловчанин, а там про расстрел царя каждый ребенок знает, во-вторых, я – уполномоченный госбезопасности, так что обязан быть в курсе всего. Дорастешь до меня – поймешь! А в-третьих, это имеет непосредственное отношение к одному делу.

– А что за дело?

– Интересное, – усмехнулся толстый опер. – Есть такое дело, поручено мне быть сегодня третейским судьей на одном судилище, которое имеет к расстрелу царя самое прямое отношение. Так что головой-то подумай, кому как не мне быть в курсе всех перипетий запутанной истории с детками покойного императора. Ты, Кузя, ежели тебе чего непонятно, не стесняйся, спрашивай: Финкель добрый, он поможет! – и захохотал, довольный шуткой.

– Ну, хрен с тобой, валяй в форме! – равнодушно согласился Финкельштейн.

Где-то в половине седьмого оба опера отправились на Остоженку, неторопливо шагая от площади Дзержинского через перекопанную Манежную, лавируя между заборами, окружавшими две гигантские стройки – с одной стороны, необъятный котлован Дома Советов, с другой – Метрострой.

Финкельштейн сверился с адресом, написанным на бумажке, вместе отыскали нужный дом, поднялись на шестой этаж. Дверь открыл недовольный человек с наголо бритой головой. Побрился, видно, недавно, отметил Кузин, прямо сверкает.

– А это кто? – спросил бритый, мрачно бросив взгляд на Кузина.

– Со мной, – коротко бросил Финкельштейн и, отодвинув бритого, прошел внутрь.

В большой комнате за круглым столом сидело несколько мужчин довольно странного вида. Похожие друг на друга, одинаково одетые в какие-то пиджачные пары, одинаково молчаливые и одинаково неулыбчивые. Оба опера поздоровались, но им никто не ответил. Только бритый, открывавший дверь, кивнул на маленький столик в углу, на котором стоял самовар и несколько стаканов, вставленных один в другой. «Хоть бы баранок каких предложили, или хлеба на худой конец!» – подумал Кузин, и сразу в животе заныло от голода. Вечно с этой работой пожрать не успеваешь.

Снова затренькал звонок, бритый встал, пошел открывать. Остальные не двинулись.

Пока Кузя наливал себе жидкий чай («С заваркой у них так же, как с баранками!»), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми – «гулаговскими» – петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.

– Ну что, Стоянович, начнем? – обратился к пришедшему один из мрачных, видимо, старший.

– Начнем, – согласился тот.

– Значит, дело тут такое, – старший положил тяжелую руку на столешницу. – Константин Алексеевич Стоянович, он же – Костя Мячин, которого мы все хорошо знаем, наш бывший товарищ по Боевой организации. Костя вместе с нами участвовал в эксах, еще до революции вел активную партийную работу. А недавно был осужден, получил десятку, но освобожден досрочно – за ударную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала. И даже был принят после этого на работу в органы, в ведомство товарища Бермана [2] Матвей Давыдович Берман (1898–1939) – высокопоставленный сотрудник ЧК-ОГПУ-НКВД СССР, комиссар госбезопасности 3-го ранга. Начальник ГУЛАГа с 1932 по 1937 г. г… . В данный момент служит начальником исправительно-трудовой колонии, то есть, как видите, чекисты оказали ему самое высокое доверие, поставив охранять и перевоспитывать контру.

Сидящие вокруг стола одобрительно загудели. Старший поднял руку.

– Но есть тут одна загвоздка. Константина Алексеевича в свое время исключили из партии, и теперь, чтобы снова встать в ряды партийцев, ему нужна рекомендация. И не формальная бумажка, а рекомендация старых испытанных товарищей. То есть, нас.

Старший неожиданно улыбнулся.

– Какие будут мнения?

– А пусть расскажет, как он в Китае вместе с беляками оказался! – неожиданно злобно выкрикнул кто-то.

Мужчина с васильковыми петлицами встал, оправил гимнастерку.

– В Китай я бежал, спасаясь от расстрела.

– А почему в Китай-то? Не мог бежать к нашим?