Григорий Борзенко - Останавливающий время

Огромные водяные валы один за другим наваливались над бедным суденышком, каждый раз так сильно сотрясая его корпус, что обоим незадачливым мореплавателям казалось: ну, уж если не этот, то следующий точно станет последним, решающим, тем, который и нанесет яхте роковые разрушения. Разрушения, которые подведут окончательную черту под бесконечными мытарствами и суденышка, и людей, поставят логическую точку в этом неравном противостоянии такого огромного, могучего и неистового океана, и такой утлой и крошечной «скорлупы», на которой еще теплились две жизни. Впрочем, определение «теплились» не совсем подходят для отца и сына Волченковых, которые отчаянно пытались выжить в такой катастрофической и, казалось, безнадежной для них ситуации. Ведь в понятии «теплилось» читается нечто безвольное, покорно опустившие руки, отдавшееся на волю обстоятельств и провидения.

В данном случае все обстояло с точностью до наоборот: отец и сын показывали просто чудеса героизма, пытаясь уцепиться за самую тоненькую, пусть трижды хрупкую и почти безнадежно непрочную нить, которая еще связывала их с этим грешным миром, и мысленно бесконечно много раз повторяли: «Нужно выжить! Выжить во что бы то ни стало!» Особенно это касалось старшего Волченкова. Ответственность за судьбу сына, осознание того, что они, взрослые, должны быть хранителями безопасности судеб и здоровья своих детей, заставляла Дмитрия действовать на пределе сил. Ему казалось, что не будь рядом сына, на все происходящее он смотрел бы не такими глазами. Да, он, подгоняемый одним из сильнейших инстинктов мира сего – инстинктом самосохранения, безусловно, боролся бы со стихией. Но его руки не связывала бы колоссальная ответственность за судьбу самого родного человека в этом мире.

И угораздило же их отправиться в это плавание! Впрочем, зачем винить все плавание в целом? Они с сыном любят путешествовать, давно мечтали приобрести яхту, и вот когда, наконец, давняя мечта сбылась, решили «тряхнуть стариной». Ну и плавали бы недалеко от дома, бороздя побережье Азовского и Черного морей, с палубы своей «Ассоли» помахивая знакомым на пляжах безумно родных и привычных Лазурного, Железного Порта, Арабатской Стрелки. На худой конец, можно было выйти в Средиземное море: там простор еще тот! Нет же: захотелось посетить легендарные Карибы. В которые и тот, и другой влюбились надолго и беззаветно, после прочитанных, и многократно перечитанных, «Одиссеи капитана Блада», «Золотого острова» и других книг на тему приключений и путешествий. Хотелось ступить на землю бывших пиратских вольниц, ощутить ауру и романтику былых, совершенно неповторимых времен.

Нормальное желание, и все бы ничего, если бы не захотелось любознательным путешественникам одним махом посетить заодно и знаменитый бермудский треугольник. Впрочем, что значит посетить? Просто проплыть в акватории знаменитых вод, ощутить атмосферу таинственности самого магического места на земле. Поначалу даже досада брала: вот тебе и хваленый треугольник! Здесь все, как везде, ничего особенного! И вдруг…

Может, не стоило бы так драматизировать ситуацию: морякам не раз приходится попадать во всевозможные шторма. Явление почти привычное. Но то обстоятельство, что это произошло не где-нибудь, а в заколдованном треугольнике, угнетало и давило на подсознание. К тому же, ураган был такой силы, что Дмитрию казалось: ничего подобного ему не доводилось переживать раньше, в те времена, когда он в молодые годы, окончив знаменитую херсонскую мореходку, ходил «за семь морей». Правда, возможно, весь вопрос в том, что тогда он попадал в подобные переделки, находясь на огромной океанской посудине, а теперь…

Теперь Дмитрий корил себя за то, что взял с собой в плавание сына. Роману всего восемнадцать, он, в отличие от отца, никогда не находился с океаном один на один. И если Дмитрию сейчас было страшно, то можно было только представить, что творилось в душе паренька, и каким чудовищным испытаниям подверглась его, не успевшая еще окрепнуть, психика.

К счастью, поведение сына не просто радовало и подбадривало отца, оно просто потрясало его! Впрочем, то, что сын – человек отнюдь не робкого десятка, умеет и постоять за себя, и не спасовать в затруднительной ситуации, ему было известно и раньше. Но одно дело не заплакать и продолжать играть после того, когда тебя не на шутку «вырубили» во время дворового футбольного дыр-дыр. Или не струсить перед превосходящими его в возрасте отморозками, поскольку понтов у тех, ханыг, способных только клей нюхать да колоться, больше, чем настоящей силы, которой нужно опасаться. Другое дело не терять самообладание в ситуации, которая и взрослого мужчину может парализовать, сковать его силы и волю.

Правда, нельзя сказать, что Роман в эти минуты всем своим видом являл собой эдакого Павку Корчагина, или бывалого морского волка, рвущего на себе рубаху: «Плюнь на грудь: без моря жить не могу!» Видел Дмитрий и растерянность на лице сына, и страх в его глазах, и скованность в движениях. Но наряду с этим, во всем его поведении читалось и другое: парнишка вовсю старался не падать духом, перебороть парализующий его страх, не опускал от бессилия руки, а пытался сделать все, чтобы хоть в чем-то помочь отцу, на плечи которого легла основная тяжесть по спасению суденышка. Если учесть, что в такой пиковой ситуации и у взрослого мужчины могли сдать нервы, то такое поведение сына вызывало просто восторг у отца. Пацану-то всего восемнадцать годков!

Однако ситуация продолжала ухудшаться. Дмитрий уже и сам был на грани срыва, а что уж говорить о сыне. Представляя, что они не смогут сладить с океаном и пополнят скорбный список жертв Нептуна, отцу до такой степени становилось жаль сына, его загубленную, так толком еще и не успевшую начаться жизнь, что бедняге хотелось бросить штурвал, отдать суденышко на милость стихии, броситься к самому родному существу, обнять его, прижать к себе крепко-крепко, и бесконечно долго упиваться этой блаженной минутой. Пусть хоть последние мгновения их жизни будут наполнены чем-то приятным и неповторимым. Именно такими, ни с чем не сравнимыми, были для Дмитрия моменты, когда он обнимал сына. Этому феномену он не находил объяснения. Понятно, все было в юности, когда он впервые обнял, а потом и поцеловал девчонку. Те прикосновения и объятия, как и все иное, даже самое невинное и целомудренное, что происходит между парнем и девушкой, а также мужчиной и женщиной, вполне объяснимы. Но почему он испытывает щемящее, ни с чем не сравнимое чувство, когда вечерами, ублажая просьбу сына «приспать» его, идет к нему в спальню, прижимает его крепко-крепко к себе и в ночной тиши начинает что-то рассказывать. Прикосновение маленького и теплого тельца сына, его мерное и тихое посапывание так умиляюще действуют на отца, что ему, наверное, еще больше, нежели сыну, хотелось, чтобы эти блаженные минуты длились как можно дольше и не заканчивались никогда.