Алексей Андреев - Фотография

После обеда невестка взяла Машку на себя – увела в комнату, чем-то занялись. А они сели в большой комнате и какое-то время просто молчали, каждый думая о своем. А может, и об одном и том же… даже скорее всего.

– А завтра мы как – на машине? – наконец спросил сын.

– Не… – он хотел сказать «не знаю», но понял, что знает. – Нет, лучше так. Вдруг чего по пути случится – точно не успеем.

– Правильно, – с видимым облегчением поддержали его оба, а сын добавил: – Самоходом, оно всегда надежнее.

О том, что в таком состоянии за руль садиться не стоит, никто ему не сказал, но он и так их понял.

Дальше говорить об этом стало легче – начало положено. Договорились, где и во сколько завтра встретятся, выяснили адрес нужного загса, посмотрели, как туда добираться, прикинули весь маршрут, часы работы контор – вроде должно было получиться. Жена сказала сыну, чтобы оделся потеплей – он любил ходить быстро и нараспашку, в метро парился, куртку снимал, оставаясь в одной рубашке, а тут предстояло много ездить наземным транспортом и неизвестно, как долго его придется ждать. Особенно, когда поедут за город.

Специально уходили в частности, в конкретику – размывая главное на ряд отдельных деталей, последовательность мелких шагов, которые просто надо учесть и сделать.

Он держался, только заслышав в коридоре шум – вздрагивал и ловил себя на том, что хочется выглянуть – а вдруг она?!

И еще засела мысль: не могли перепутать? Может, это другая, с такой же фамилией? Звонил-то в общую регистратуру, не на этаж. Мало ли… Однако не перезванивал…

За окном быстро стемнело, снег идти перестал, дом напротив вплыл в окно яркими пятнами. Грохнули петарды, зашипел, возносясь, салют – последний день долгих праздников, народ догуливал.

Они зашевелились – последние минут десять сидели молча. Жена встала, зашторила окна, закрываясь от этой вымученной, притомившейся и все равно шумной гульбы, зажгла свет.

Молчать в темноте было удобно, на свету – уже нет. Вновь стали говорить, в который раз мусоля подробности, пока жена не вспомнила, что сегодняшний день ребята хотели посвятить каким-то предотъездным делам – к кому-то заехать, чего-то забрать. И вообще – попрощаться, уезжали-то надолго.

Сын отмахнулся – да ладно, ерунда это. Они стали настаивать – нечего здесь сидеть, пусть едут, другого времени не будет…

Жена пошла их проводить до метро, взяв с собой Машку – надо же хоть немного ребенка прогулять, весь день дома. Утром думала, что после обеда вместе пройдутся, и занялась готовкой, пока он спал – кто ж знал-то.

Перед выходом вопросительно глянула на него: «Ты как?» Он взглядом ответил: «Ничего».

Опять обнялись с сыном – теперь накоротко, а невестка, надевая шапку, тихо сказала, что, вроде бы, зеркала положено закрывать.

Он с недовольной гримасой пожал плечами – да какая разница, что это изменит?! Не понимал всех этих ритуалов, да и не знал. Невестка стушевалась, заторопилась, а он, устыдившись, – она-то чем виновата? – коснулся на прощание ее рукава: извинился…

Пока был один – собрался с духом и позвонил немногим маминым подругам. Жена еще днем отыскала их телефоны, выписала и оставила на столе. Коротко им сообщал, потом долго выслушивал. Они ахали, расспрашивали – как, когда, от чего? Приходилось отвечать, вдаваться в подробности. Приглашал на послезавтра – и с облегчением слышал отказы. Видеть на самом деле никого не хотелось – только семью, самых близких. Да и с ними было нелегко – надо что-то говорить, реагировать, не уходить в себя. А уж с посторонними… Он и не знал-то их толком – лишь по рассказам, фотографиям, да иногда слышал по телефону, когда брал первым трубку. А встретил бы – точно не узнал, самые свежие снимки были тридцатилетней давности.

Напоследок оставил звонок двоюродной сестре – единственной родственнице, что жила здесь, в Москве. С остальной родней мама поддерживала связь через нее – узнавала новости, передавала свои. Они часто перезванивались, порой встречались – не по родственному долгу или приличию, а с удовольствием. Он даже иногда, когда мама опять начинала подробно и с живым участием рассказывать о Любиных новостях, слегка ревновал: чего ей, своей семьи мало, чтобы так глубоко погружаться еще и в другую? Наверное, это был эгоизм единственного ребенка – мама должна принадлежать ему безраздельно. Хотя сам при этом вниманием ее не баловал – именно на это почему-то времени никогда не находилось. Конечно, все делал, выслушивал, откликался по первому зову, однако в дела свои не посвящал, заботами не делился, и как-то так выходило, что по душам она могла поговорить только с ней.

Именно Люба, а не он, нашла два года назад для мамы хорошего кардиолога. И именно она предупреждала его об опасности долгого употребления одного из прописанных лекарств, дигоксина, советовала делать перерывы. Тогда он не обратил внимания на ее слова, подумал: «Перестраховывается, ведь помогает же», – и тут же забыл, теперь ему предстояло об этом вспомнить…

Машинально отключив трубку, он так и сжимал ее в руке, никуда не откладывая. Когда услышал лязг замка – вышел в коридор вместе с ней. И лишь потянувшись взять у дочери шубку – заметил. Неловко положил на стул, едва не уронив. Стал усаживать на нее дочь, чтобы снять валенки…

– Что-то еще? – насторожилась жена.

– Нет, нет, ничего.

После того как поужинали и уложили ребенка, вместе зашли в ее комнату – надо было все собрать. Глаза резанула ее любимая вязаная кофта, небрежно переброшенная через спинку стула – как оставленная всего на пару минут.

В шкафу сразу нашли нужное – отдельно на полке лежали документы, отдельно белье и одежда, белый платок – все было заботливо подготовлено, положено на самом виду, подписано – чтобы не искали, не нервничали.

Среди документов обнаружилась сберкнижка. Он открыл ее, посмотрел на записи – все-таки копила! Откладывала каждый месяц, зачем-то выписывая отложенное еще и на отдельный листок. Показал последнюю сумму жене – та удивленно покачала головой: ничего себе, и когда успела?! Стало ясно, почему так уклончиво откликалась на предложения оформить на него доверенность и упорно продолжала каждый месяц сама ходить за пенсией в банк. Хотя последние два года ей это было совсем тяжело – еле возвращалась. Он списывал это на ее упрямство и нежелание быть в тягость, сердился, настаивал, и только теперь понял – не хотела, чтобы увидел сберкнижку и узнал. Хотела сделать подарок – самый последний. Хотя подарок сейчас так жег руку, что он положил книжку обратно. А вот небольшие наличные из другого конверта забрал – завтра могли понадобиться. Правда, чувствовал себя при этом почти мародером. Или не почти?..