Эля Джикирба - Лиловый рай. Роман. Том первый

Инес единственная не стала смотреть, как спит Майкл. Злая на заснувшего некстати гринго, на Тересу, усевшуюся ему чуть ли не на голову, будто она не почтенная матрона, а наседка из их домашнего курятника, на приклеившегося к ним обоим Гонсало, Инес демонстративно отошла в главный проход между рядами и встала там в выжидательной позе. И поэтому видела, как падре Мануэль подходит к Гонсало и хлопает его по спине, и как отшатывается, заметив спящего Майкла, и как начинает истово осенять себя крестным знамением.

– Ничего себе… – пробормотала она, не раздумывая вернулась обратно, пробралась между вторым и третьим рядами церковных скамей и, перегнувшись через деревянную спинку, довольно резко хлопнула по щеке спящего Майкла.

Неожиданное нападение Инес застало Тересу и Гонсало врасплох, зато разбудило Майкла, и он растерянно, как это бывает с внезапно проснувшимися людьми, сел и стал оглядываться.

– Не бойся, Мигелито, – ласково сказала Тересита. – Это мы, Гонсалито и я. И мы тебя в обиду не дадим. Пусть только попробуют, – тут она гневно взглянула на Инес, – и мы им так зададим, что адова сковорода покажется райским местом.

– Тьфу! – в сердцах воскликнула Инес, резко повернулась и, пронёсшись по узкому проходу, выскочила в главный пролёт между рядами скамеек.

– В последний раз терплю это безобразие! – крикнула она уже оттуда. – Носятся тут с приблудными, надоели хуже смерти, бездельники!

И, не оглядываясь, покинула церковь.

Крики Инес окончательно разбудили Майкла, он встал и, мимоходом улыбнувшись Гонсало, как ни в чём не бывало направился к выходу. Следом тут же потянулись Гонсало с Тересой, за ними, как заворожённый, шёл падре Мануэль, а всё шествие замыкала продолжившая прерванный было монолог донья Кармела.

«Воистину ты попадёшь в ад, трещотка!» – со злостью и досадой подумал падре, услышав позади себя голос прокурорши, но тут же устыдился своего порыва. Понял вдруг, что эта не в меру болтливая сеньора на самом деле прислана Господом, чтобы спасти его, Мануэля Аугусто Муньоса, священника церкви Пресвятой Девы Марии Заступницы, от проявления ненужных эмоций на глазах у всех.

«Помолюсь за тебя сегодня, трещотка, так и быть», – уже вполне благосклонно подумал он и успокоился.

Ему было о чём подумать на досуге.

Марша Маклинни была высокой девушкой спортивного сложения. Она гордилась своей фигурой и ненавидела лицо, очень похожее на лицо её отца: широковатое, с мелкими чертами, небольшими голубыми глазами и простоватыми скулами. Да, оно увенчивалось высоким красивым лбом, и рот у Марши был ничего, и даже коротковатая верхняя губа почти не портила его, но в целом собственное лицо казалось Марше заурядным и лишённым той самой изюминки, которая заставляет мужчин совершать необдуманные поступки.

Марше хотелось иметь такие же губы как у её матери, красотки Лиз, – полные, с выразительной линией и яркие от природы. Или, на худой конец, ямочки на щеках, как у Скинни, подруги детства. И такой же весёлый нрав, как у неё. Ещё ей хотелось быть пофигисткой, как мать. Когда всё нипочём – и заботы, и тревоги.

К сожалению, у Марши не было ни ярких губ, ни весёлого нрава, ни пофигизма, а печальное суммирование недостатков вынуждало в упор не замечать наличия достоинств, которых, кстати, тоже было немало.

Высокий рост, умение вести себя в обществе, тонкая гладкая кожа, голубые глаза.

Что ещё надо для счастья?

– У тебя лицо интеллектуалки, – говорила Лиз, когда Марша делилась с ней своими проблемами. – Чем оно тебя не устраивает, не понимаю?

Марша всегда злилась, когда мать говорила с ней так, как разговаривают с дурочками. Можно подумать, интеллект – это то, что нужно парням! Да, у неё высокий рост и красивые стройные ноги, и они на порядок лучше, чем у Лиз. Но хоть у Лиз нет и никогда не было ни высокого роста, ни таких стройных ног, мужчины от неё без ума. Мать Марши по сей день окружена поклонниками и многим из них позволяет гораздо больше, чем положено замужней леди, если верить намёкам обожающей сплетничать Скинни, конечно.

Ко всему прочему Марше казалось, что парни при знакомстве с ней смотрят лишь на банковские счета и связи её отца, не забывая при этом отметить её маленькую грудь и плосковатую мальчишескую задницу.

Может, поэтому у Марши мало поклонников?

Скинни уверяла, что нет и всё дело в её гордыне.

– Ты гордячка, Марш. А парням по душе простые девушки, без фокусов, – говорила Скинни. – Будь проще, и все потянутся к тебе.

– Проще – в смысле доступнее? – ехидничала Марша, в душе умирая от зависти к необременённости Скинни столь отягощающими жизнь Марши досадностями.

– Конечно, – хлопая накрашенными частоколами ресниц, говорила Скинни. – Доступность – тоже достоинство. Главное – уметь её дозировать.

– Я не умею, – честно отвечала Марша.

Если бы все они, включая болтушку Скинни, знали, как плохи их финансовые дела, они были бы снисходительнее и к рефлексиям Марши, и к её недоступности. Ведь Эндрю Маклинни был практически банкротом, и этот факт удавалось скрывать со всё возрастающим трудом.

Во время учёбы сначала в колледже, потом в университете у Марши не было времени заниматься собой. Купленные на распродажах скучные кофты, простые туфли, хвост из светлых тонких волос, никакой косметики и, главное, никаких попыток к сближению с противоположным полом – вряд ли такая девушка могла нравиться парням.

Она и не нравилась. Пришлось чуть ли не насильно лишиться девственности во время экскурсии их университетской группы в Вашингтон, где, подталкиваемая Скинни, Марша затащила к себе в номер одного из однокурсников, долговязого Джоша Ли, бывшего единственным существом мужского пола, уделявшим ей внимание.

Скинни сказала тогда, что Марша не имеет права игнорировать объективную очевидность и просто обязана воспользоваться предлагаемым небесами шансом, если она хочет когда-нибудь, и желательно в этой жизни, расстаться с опостылевшей девственностью.

В номере они выпили вдвоём бутылку виски, показавшегося Марше отвратительным настолько, что она не прикасалась к нему позже в течение многих лет, и завалились в постель.

Лишение девственности не принесло Марше ни физического, ни морального удовлетворения, зато отменило сам факт её наличия, и это дало возможность не чувствовать себя глупо в компании Скинни и других подруг. Но главное – позволило, наконец, избавиться от снисходительности, исходившей от Лиз.

Через пару лет после поездки в Вашингтон случилось стремительное замужество, но Марша продержалась в браке лишь восемь месяцев.