Елена Котикова - Бус, поводырь-невидимка

– Родилась Маша, старшая дочь. Через шесть лет он развёлся, и женился снова. Родилась Женя, – мальчик приятно покраснел. – Развёлся семь лет назад, когда полностью ослеп. Тогда же отдал жене «в работу» свой логистический бизнес, на доход которого и живёт.

– А женщина, которая к нему сегодня приходила, это кто?

– Это Люся. Девушка, наверное.

– Девушка, – хмыкнула Вика. – Она явно старше меня.

Женька пожал плечами и принял исходное положение головой к подушке.

Вика понимала, что Женька почти слово в слово повторил рассказ Глеба, и это нравилось ей ещё больше. Её восхищало мужество человека, всю жизнь прожившего в ожидании полной слепоты. Вроде как репетиция смерти. И он в каком-то смысле был готов к этому и смирился с этим, но не озлобился, остался по-прежнему приветливым. Мне всегда казались немного забавными его переживания относительно внешности, в частности седины, но ему, как и всему человечеству, это простительно.

Думаю, дело было, как-то так.

Застегнув куртку, первым на лестничную клетку вышел Женька, оставив дверь приоткрытой – в прихожей обувалась Вика. Мы уже ждали их.

– Привет, Глеб!

Женьке нравилось, что они с Глебом на «ты», и нравилось это подчёркивать.

– Привет, Бус! – он несколько раз погладил меня по голове.

– Привет, – замучено ответил Глеб, передавая Женьке поводок.

– Здравствуйте, Глеб! Как Вы? – раздался голос Вики, бедром бортанувшей дверь, чтобы закрыть замок на второй оборот. Вика поправила джемпер, и левое плечо, по задумке модельера, оказалось голым.

– Здравствуйте, жить буду….

Вика улыбнулась его грустному оптимизму – от простуды никто не застрахован. Специально пропустив меня и Женьку вперёд, она медленно прошла мимо нашей двери, может, ждала комплимента, или хотя бы шутки о Kenzo, но Глеб только болезненно вежливо улыбнулся.

Мы вышли из подъезда и Женька заметил, что мама стала грустной.

– На работу не хочу идти, – отшутилась Вика, и надела куртку, всё это время проболтавшуюся, в левой руке. – Понедельник – день тяжёлый.

Похоже, с Викой были солидарны и остальные прохожие, ненавидящие понедельники и всю рабочую неделю в целом. У Женьки, наоборот, было прекрасное предвкушающее настроение, и с ним было солидарно погожее весеннее утро и я.

Девушка из соседнего подъезда тянула в детский сад канючащего мальца, лет четырёх-пяти. Здоровый мужик с увесистым пузом курил и трепался с соседом, пока молодой далматин шнырял по детской площадке. Мы переглянулись. Машины, удачно припаркованные и неудачно втиснутые, постепенно разъезжались, и двор приятно пустел.

Я уделил внимание кусту спиреи, набиравшей цвет, и как по прямой линии шёл впереди.

Женька – хороший парень, добрый. И Глеба он любил, и меня. И маму.

Я обернулся и посмотрел на Вику, лениво вильнул хвостом.

А Вика любила Глеба, и это меня не радовало. Как впрочем, и Люся, со своими визитами. Я ненавидел рыжую за то, что как только её тощая нога переступала наш порог, я сразу переставал существовать. Неужели непонятно – у нас с Глебом своя семья, всё налажено, и никого нам не надо!

Мы прошли через двор соседнего дома (так ближе), мимо минимаркета и направились к автобусной остановке.

– Постоишь со мной? – Вика окинула ожидающих автобус знакомящимся взглядом, и скрестила руки на груди.

– Ага.

– Постоишь. Меня как будто нет, – я включил ворчуна.

– Мне кажется, что он меня не любит, – сказала Вика, кивнув на меня. – Всегда так смотрит, будто цапнуть хочет.

– А за что тебя любить?! – искренне удивился я её проницательности.

– Не, мам, Бус всех любит.

– Нет, друг мой, в этот раз она права. Я люблю только Глеба.

– Глеба, конечно, больше всех, он же хозяин, – согласился Женька, что-то сжимая в кармане ветровки, скорее всего, солнцезащитные очки.

Не хозяин – друг. Жаль, не мог им объяснить, да, и не поняли бы всё равно.

– О, автобус! – Вика, как и все направилась к бордюру, но медленно, желая зайти последней, и притормозила, вспомнив, что не поцеловала сына. – До вечера, милый!

– Ага, мам! – ответил Женька, и, не дожидаясь, когда она влезет в автобус, подал мне знак, что пора идти.

На тот день был намечен прогул. Своими планами Женька поделился со мной накануне, когда Глеб попросил меня выгулять. Выгульщик-прогульщик учился с третьего урока, и, зная, что Вика будет на работе до четырёх, решил, что всё к одному, а именно к прогулу. Он уже не мог учиться, потому что на горизонте неизбежно маячили два события – окончание учебного года и День рождения Жени. И они шли, что называется друг за другом с разницей в три дня.

И ещё одно новое чувство охватило Женьку – свобода. Когда они жили с отцом, в школу и обратно его отвозил водитель – сбежать было не реально. Вернее, сам факт побега не мог остаться незамеченным. А тут-то!

О событиях, изложенных в этой главе, я знаю со слов Глеба и Вики, но поводов им не доверять, даже Вике, у меня особо нет, поэтому считаю, что так и было.

Только отойдя от соседней пятиэтажки, Вика увидела Глеба, беспомощно слоняющегося возле подъезда. Она подумала, что он ждёт Женьку и меня с вечерней прогулки, но тогда было непонятно – если Глебу стало лучше, то почему он не пошёл с нами, а теперь вдруг надумал? И она непроизвольно встревожено ускорила шаг.

– Глеб!

– Наконец-то, пришла! – Глеб кинулся к ней, и понял, что не знает, с чего начать. Как сказать, что мы пропали? Что нас нет с самого утра? Что всё это время он ждал, потом пытался искать, звонил в полицию, но его заверили, что мальчик просто загулялся, и что не стоит переживать, если с ним такая умная собака. Какой бред!

И когда он всё это на неё опрокинул, она стала дышать громко и редко, потом прикрыла рот рукой, чтобы не завыть, и немного справившись, спустила руку на шею.

– Я слышал, как тёрлись подошвы туфель об асфальт, потому что она крутилась, оглядывая местность. Потом переспросила, и мне пришлось повторить, – рассказывал мне Глеб. – Обозвав блюстителей порядка идиотами и кончеными придурками, Вика сняла сумочку с плеча и рванула молнию. Снова зашаркали туфли, но по-другому, и я не сразу понял, что она как цапля, стояла на одной, скорее всего, на правой ноге. Другой, согнутой в колене, она подпирала сумку, в которой зло и торопливо что-то искала. Я собирался помочь – подержать что-нибудь или предложить присесть, как она сама резко пошла к скамейке.

Найдя телефон, она успокоилась и на несколько секунд затихла. Потом вдохнула и выдохнула, словно ей было невыносимо жарко, и наконец, решилась позвонить. Я чувствовал её объяснимую нервозность и страх, но не только за сына, но и за саму себя. Почему-то я решил, что в случившемся она уже обвинила себя, молниеносно выстроив цепочку событий, приведших к этому моменту.