Алексей Тенчой - Бродячий музыкант

Та, хоть и тяжко ей было, рта при отце лишний раз не открывала, не то, чтобы боялась битой быть, а из почитания старшего. Маленьких уж больно любила, кого надо и защитить могла. Сила в ней недюжинная была, что ли, – Осьмуша того не ведал, сам невелик тогда был. Помнил только, что в мать та сестрица пошла характером, да в бабку-травницу по отцовской линии. Знай себе, свое дело делала, вместе с бабушкой травы собирала, сушила, отвары училась делать, настойки всякие, в общем перенимала мастерство. Осьмушка, как все дети малые, наблюдательным рос, думалось ему иногда, что эта сестрица, как ведьма из сказки, коли надо наказать кого – испепелить глазищами своими огромными сможет, а коли согреть надо – согреет. Такая девка была, сам отец при ней не серчал так с дури-то своей пламенной-воспламеняющейся, а гневался скоро, да затихал еще быстрее.

О том, что и в нем такая сила спит, – родня как-никак, Осьмуша не догадывался, не задумывался. Он все больше гнал любые думы прочь, да втихаря печалился о себе любимом, самому себе жалуясь на судьбу с её несправедливостью. И эта жалость к себе такой бунт в нём против всего мира поднимала, казалось, если бы сама жизнь вдруг решилась бы предстать перед ним в виде человека, обернулась бы парнем, вот примерно его, Осьмушкиного возраста, подошла к нему и сказала бы вдруг: «Осьмуша, это я всё это задумала для тебя, я, Осьмуша…», то он тотчас бы налетел на этого парня с кулаками и так ему всыпал бы, чтобы уж никогда! Никогда! Чтобы ему и в голову не приходило больше такого для него задумывать! Впрочем, жизни и не нужно было специально оборачиваться никаким парнем. Отдувался-отбивался за свою горестную жизнь Осьмушка со всем «старанием». Очень быстро он научился карманничать, срезал поясные сумки, потом всю добычу делили, да гуляли на чужое добро ворованное. И драки были, и с вилами их люди гнали. А они под видом скоморохов путешествовали ватагой из сорока человек, представления показывали, да своих же зрителей и грабили. А если замечали их, то и побои чинили, иногда и убийства случались. Друг за друга скоморохи горой стояли, отбивались.

Жили сытно, всегда у них было, что поесть и что выпить. Жизнь текла веселая, бродили они везде и всюду. После тяжелого детства, наконец, Осьмуша почувствовал себя человеком вольным. Сначала стыд чувствовал, когда кошельки срезал, потом привык. И когда первого мужика они всей бандой забили насмерть, Осьмушу рвало долго. Но потом прошло и это. Ожесточился он, к семнадцати годам из мальчика мужиком заделался… Рослый детина получился, морда широкая, кудри длинные нечёсаные, плечи – сажень, кулак – кувалда….

И вот как-то, в самую пору, когда Масленица была в разгаре, банда, в которой прижился Осьмуша, готовила представление и брела к небольшой деревушке. Шел снежок. Ватага похохатывала, перебрасываясь солеными шутками, стишками, прибаутками, и разогревалась брагой:

– Сколько голов там?! – весело закричал один из ряженных скоморохов.

– Да пятьдесят домов!

– А бабы есть?! – спросил другой – бородач.

– Найдутся!

– Значит будем петь, плясать,

Дни такие, что нельзя нам скучать!

Праздник нужно веселый отмечать!

Зима нынче с весною встречается,

Праздник Масленицы начинается!!! – вступил акробат.

– Я на камушке сижу, слезы мои капают, меня замуж не берут, только усе лапают! – загоготали скоморохи, подыгрывая себе на рубелях, чечетках, балалайках….

Их веселье подхватывал и простой люд:

– Топну я ножкой,

Прихлопну ладошкой,

Поведу очами,

Завлеку речами…

Молодец добрый подходи к девице,

Будем нынче вместе мы веселиться!!!

И снова пошли они перекидываться стишками, прибаутками и ругательными песенками, настолько откровенными, что и самые бывалые веселые люди смутились бы, но, вкусив бражки, пытались подпевать.

«Масленая-гололетье,

Гололетье, люли, гололетье.

Осталися наши девки да на летья,

Да на летья, люли, да на летья.

Масленая-уплетушка,

Уплетушка люли, уплетушка —

Осталися наши девки вековушки,

Вековушки, люли, вековушки.

Масленая, это я иду,

Это я иду, люли, это я иду.

Прошел мясоед, никак не дойду,

Ой, никак не дойду, люли, никак не дойду.

Масленая у кулёчку,

Ой, у кулёчку, люли, у кулёчку,

Ударила теща зятя по кулёчку,

По кулёчку, люли, по кулёчку» – запевала ватага навеселе и, согревая себя приплясками, двигалась и двигалась по деревне.

Собирались собратья Осьмуши показывать шуточное представление. Разбивались они обычно на три кучки, человек по десять-пятнадцать. Одни акробатику показывали в одном конце деревни, другие веселили – в другом конце, с мешками по дворам колядовали, а третья кучка шарила по опустевшим домам, да сгребала все, что плохо лежит.

Осьмуша должен тогда был остаться с комедиантами. Представление давали про Масленицу, героиней было соломенное чучело. Главный герой, Петрушка, в конце хватал соломенную куклу, совершал неприличные действия над ней, читая срамные стихи. Народ смущался, но отчего-то слушал. Ни восвояси не уходил, ни комедиантов не бередил – так и стоял-смотрел на дела дельные беспредельные. Осьмуша все только, как обычно, знай себе, поясные сумки срезал.

Погода стояла безветренная. Или от того, что деревня была за холмом, или так звезды встали в тот вечер, но чудесная была погода – и то правда. Мороза не было, щеки не щипало, сыпал легкий снежок. Праздновать шли не только там, где Осьмушкина банда выступала, гуляли повсюду. На санях катались, хохот везде ходил. Осьмуша кошель-то срезал у бабки одной в тулупе приталенном, уже было собрался к другой пристроиться, как вдруг голову к дороге повернул и видит – отец на санях троих своих деток везет.

Волна зависти его прямо-таки накрыла с головой. «Этот то не бьет своих, верно… -подумалось ему, и тут же сомнение закралось к нему в душу, – да как не бить? Всех бьют! И этот, наверное, на людях обнимает, а дома… кто его знает…?» Обида, как водится, везде себя саму увидит, и с три короба еще напридумывает того, чего и вовсе нет, и не было никогда. Он вновь вспомнил своего отца, который часто бывал пьян, крепким словцом мог самых младших хлестнуть, а старших и средних и вовсе до полусмерти бил. Осьмуша поморщился даже при этих мыслях.

Снова он нос вытер движением резким, да так на все озлобился – и на этого добренького мужика, и на детей его, которым повезло… Одним словом, на весь белый свет озлобился. Крутанулся он, чтоб сбить горюшко свое горькое, разок на каблучке нечищенном, на ледочке масленичном, и запел с остальными входящими в деревню колкие песни с частушками вперемешку:

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Читать дальше