Анатолий Егин - Повести о совести

Неугомонный руководитель клиники был не только безудержен в делах, но и в отдыхе. В погожую летнюю субботу в конце рабочего дня он усаживал в «Победу» своих доцентов и сына, за ними на «Москвиче» спешили ассистенты, все мчались за Волгу или на Дон, ставили рыболовные снасти, варили уху и выпивали. А почему бы и нет, всем известно, что суп из рыбы он и есть суп, уха – это когда с рюмочкой русской водочки, потом другой и третей. Вот это уха!

У костра засиживались до утра, сколько было рассказано баек, сколько анекдотов! Бывали и курьезные случаи, да еще какие.

Как-то подъезжали к берегу Ахтубы, по дороге купили в сельском магазине свежего хлеба, колбаски и плитку прессованного чая. Калмыцкий чай был тогда в моде, на природе готовить его было проще простого: бросил в котелок, прокипятил, в чашку добавил молока и порядок. В полночь дело дошло до чая. Саша Птицын отправился заваривать. В темноте долго не мог найти плитку в рюкзаках, а потом нащупал на земле рядом с машиной, посетовал, что заварка вывалилась из мешка, отряхнул, поломал и – в котелок. Чай пили не спеша, со смаком, угомонились в три часа ночи. Проснулись, солнце было уже высоко.

– Эх, чайку бы сейчас свеженького! – промолвил шеф.

– Сейчас исполним! – дружно отозвались орлы. Один набрал в котелок чистой воды, другой раздул костер, Виталий достал из рюкзака нетронутую плитку чая, а Фёдор спросил:

– Мужики, мы вчера одну плитку чая покупали?

– Одну… – процедил Птицын.

– А что же мы ночью пили?

Все дружно расхохотались, обратив внимание на множество высохших коровьих кизяков вокруг машины. Саня Птицын опустил голову:

– Рубите, братцы, виноват!

– Но вы же все вчера пили чай с удовольствием, нахваливали. Вкусно же было, – вмешался профессор. – Ну, с кем не бывает. А если у кого живот подведет, вылечим.

Птицына еще долго подкалывали, зато никогда больше не гоняли чай заваривать.

Профессора Луганцева все время теребило начальство, предлагали избираться депутатом, но он каждый раз отвечал одинаково:

– Я привык относиться к делу серьезно. Депутат должен работать, заботиться о народе. Я и так проявляю заботу о людях и немалую, а раздваиваться не могу, два дела сразу ни у кого не получались и у меня не получатся. Так что буду заниматься тем, что знаю.

Но в делегации, выезжающие в города-побратимы, профессора включали постоянно, побывал он во Франции, в Японии и не без пользы для своей науки, достойно представляя советскую медицину. Луганцев имел много наград обкома и облисполкома, были оформлены документы на награждение его орденом. Вскоре во время одной из совместных прогулок Просвещенцев посетовал:

– Представили вас, Александр Андреевич, к ордену Ленина, но не прошло. В Москве сказали: «Был бы профессор членом партии, вопросов бы не было», потому на днях будем вручать вам орден Красного Знамени. Может, пора уже в партию вступить, друг мой?

– Не имею права, я не атеист. Я ведь иногда в сложные моменты жизни к Господу нашему Иисусу Христу обращаюсь, и представьте себе, он мне помогает.

Секретарь обкома партии ничего не ответил, а что подумал, знает один Бог, которого для коммунистов не существовало.

Александр Андреевич Луганцев торопился жить, он с жадностью глотал этот божий дар – жизнь, будто понимал, что Господь отвел ему не так много лет. Бог всегда рано забирает к себе людей талантливых, неравнодушных к жизни, видимо, они нужны ему больше там, чем на грешной земле. В один из дней ранней осени Бог забрал и Луганцева, забрал мужика, не дожившего до шестидесяти лет, мужика в расцвете сил, забрал в одночасье. Обширный инфаркт и нет человека в образе человеческом, осталось только обездвиженное тело, которое много умело, которое все прекрасно делало. А где душа? Где-то рядом, но никто не знает, где именно. Похороны были многолюдными-печальными. В траурном карауле стояли секретари обкома, первые лица исполнительной власти, ведущие хирурги страны. Прощаться со знаменитым врачом пришло полгорода. Весь город скорбил, облачился в траур. Последнее слово говорили начальники и ученики, которые клялись продолжать дело учителя и заботиться о его семье. Гроб в могилу опускали под залпы салюта, хоронили-то полковника медицинской службы запаса.

Ч ерез три дня после похорон профессора Луганцева в обком партии пригласили ректора медицинского института. Секретарь, курирующий здравоохранение, после расспросов о делах в вузе задал вопрос:

– Кого предполагаете назначить на должность заведующего кафедрой вместо безвременно покинувшего нас Александра Андреевича?

– Временно исполняющим обязанности, – уточнил ректор Григорьев. – Заведующих кафедрой выбирает по конкурсу ученый совет института.

– Ну, конечно же, исполняющим обязанности, – исправил свою оговорку секретарь обкома.

– Первым доцентом на кафедре является Шинкаренко Виталий Карпович, его и назначим, а там посмотрим, кто первым из доцентов станет доктором медицинских наук. Доцент Кудряков уже представил диссертацию в ученый совет института имени Вишневского, назначены оппоненты, но срок апробации пока не определен. Шинкаренко тоже активно работает.

– Шинкаренко, это хорошо, это правильно. Я слышал об этом докторе прекрасные отзывы пациентов. Полагаю, он будет достойным продолжателем дела своего учителя.

Григорьев на это ничего не ответил, хотя был прекрасно осведомлен обо всех делах в хирургической клинике, точно знал, кто есть кто не только там, ибо длительное время стоял у руля здравоохранения области.

Шинкаренко как временно исполняющего обязанности руководителя представлял декан лечебного факультета Олег Васильевич Боголюбов, доцент кафедры акушерства и гинекологии. После представления Виталий пригласил друга в свой старый маленький уютный кабинет:

– Ну что, обмоем? – спросил хозяин.

– Я бы с удовольствием, но сегодня на пятом курсе собрание, мне обязательно там нужно быть. Да и обмывать сейчас не стоит, ты же пока врио, раньше чем изберут на ученом совете, обмывать не стоит, плохая примета. Еще совет хочешь?

Шинкаренко кивнул.

– Учти, мой друг-товарищ, хотя ты и без меня это знаешь, тебе на пятки наступает Федя Кудряков, смотри, обойдет, он парень способный и не из ленивых.

– Знаю Олег, знаю. Я уже начал пахать, как негр.

– Давай паши, переезжай в профессорский кабинет и паши.

– Ты же только говорил о плохих приметах. Пахать буду здесь, пока сорок дней со дня смерти шефа не пройдет, и трогать в его кабинете ничего не буду, хотя его научное наследие разобрать бы надо, разложить все по полочкам и продолжить намеченные им исследования.