Александр Горохов - 21 км от…

На кладбище почтальонская бухгалтерша сказала про то, как Таисия пришла на почту молоденькой девчонкой и со временем превратилась в незаменимого и безотказного работника. Вернулись домой. Выпили. Закусили. Василий молчал. Было ему неловко, что остальные косятся, думают, будто убил Таисию он. Под конец напился. Рассказал про то, что не убивал, что милиция это установила. Заплакал, кинулся драться. Получил от столяра в лоб и заснул.

Лидия, пользуясь случаем, подсела к начальнику почты. Попросилась работать на место матери. Тот сказал, что место уже занято. Кем, не сказал, но Лидка и так поняла, малолетней вертихвосткой Веркой.

Муж у Лидки тоже напился. Сама она не ревела. В черной кофте, юбке, с полоской косынки на голове вместе с двумя также одетыми почтальоншами, наливала в тарелки щи, накладывала гуляш с гречкой, подливала компот. Вздыхала. Молчала. Глаза были красными. Планы о новой жизни ушли. Впереди была понятная безысходность. Безденежье и два обрыдлых мужика. Отец и муж.

В голове было мелькнуло: «Уж лучше бы это батя мать убил», но Лидка перекрестилась и прогнала глупую мысль.

В бывшем колхозе «Восход» три дня собирались возле бывшего сельсовета. Ждали пенсию. Сначала говорили, что машина сломалась. На другой день – что пенсию задержали. Потом – что захворала Тайка. На четвертый решили: если завтра не приедет, надо самим идти в район на почту, узнавать на месте.

На пятый – приехал «уазик» и водитель объявил, что Таисию убили. Новая почтальонша возить пенсию не будет, и сами пенсионеры пускай приходят получать на почту с паспортами. С 8.00 до 17.00. Перерыв с 13 до 14.

Старушки загалдели. Сначала пожалели Таисию. Потом сказали, что о покойниках плохо не говорят и припомнили, что та никогда не возвращала банки после сметаны и не выдавала мелочь от пенсий. Что вела себя как цаца, вызывала по алфавиту, а не по очереди и вообще пачкала и хамила зло и нарочно. Потом начали ругаться на почтовое и пенсионное начальство, и все это вылилось на водителя. Шофер обиделся, завел свой драндулет, хлопнул дверью и было газанул, но бывший председатель сельсовета, рассудительный и опытный человек, Петр Федорович Бобков остановил галдеж, сказал женщинам, что поедет в райцентр разбираться. Сел рядом с водителем, и они уехали.

По дороге Бобков узнал, что начальник почты теперь другой, не тот, с которым Петр Федорович хорошо знаком. С тем он договорился бы легко и быстро. Но, увы, два месяца назад старый начальник заболел, его положили в госпиталь для ветеранов, а оттуда торжественно выпроводили на пенсию. Назначили молоденького родственничка жены главы администрации района.

На вопрос, какой он человек, водитель хмыкнул и сквозь зубы процедил:

– Никакой. – Потом помолчал и добавил: – Я ему говорю: «Люди там, в смысле у вас, волнуются, надо поехать пенсию отвезти и предупредить, если больше возить не будем», а он плечами пожимает и молчит. Даже не отвечает. Ну, я не выдержал, сам без приказа поехал. Может, еще и уволит. Ну и хрен с ним, водилы везде нужны. Я-то себе работу найду. А вот он на такие гроши крутить баранку никого не найдет!

– Понятно. – Настроение у Петра Федоровича сникло, и он задумался, какие найти доводы, чтобы уговорить, чтобы пронять этого никакого начальничка-родственничка привозить пенсию к ним в бывший передовой колхоз.

А шофера прорвало, и он начал рассказывать про почтовую жизнь:

– Новый, Виктор Андреевич, Витек, как назначили, ремонт в кабинете заделал. Стены и потолки обили, на полу ламинат настлали, это теперь так паркет иностранный называют. Окна сделали пластиковые. И двери поменял. Наворовал с этого ремонта на ремонт своей квартиры. Старый начальник никогда такого не позволял. А когда я попросил денег на ремонт двигателя, «нету средств», говорит, «сам выкручивайся».

Председатель сочувственно кивал, и водитель продолжал:

– Сроду на вшивой районной почте у начальников секретарш не было, а этот, как Таисии не стало, на ее место не почтальоншу взял, а Верку шалопутную и своей секретаретуткой сделал. А остальным почтальоншам Таисин участок поделил. Работы у них больше стало, а зарплату ту же оставил.

Постепенно для Бобкова положение дел прояснилось и теперь казалось совсем плохим. Гораздо худшим, чем когда он сел в машину.

В райцентр приехали как раз в 13.00. В перерыв. Начальника почты уже не было, и Петру Федоровичу пришлось час прогуливаться по давно изученной центральной улице имени Ленина. Он вспомнил, как внук, услышав такое сочетание, спросил:

– Имени Ленина, значит, улица Володи?

Но теперь Петра Федоровича это не рассмешило. Когда все было имени Володи, ему не пришлось бы ехать в райцентр и неизвестно кого и неизвестно как упрашивать. А как упрашивать? Денег на взятки у него нету. Колхоз развалился. Молодежь уехала. Доживают как раз на привозимую Таисией Анисимовной пенсию старики, ветераны, алкаши да приватизировавшие сельмаг продавщица с мужем. Нету колхоза. Нету сил сопротивляться жизненным переменам. И подладиться к новой жизни тоже не выходит.

Бывший председатель заходил в магазины. Рассматривал красивые двухкамерные холодильники, блестящие черным лаком плоские и недоступные телевизоры, подошел он и к бывшему райкому КПСС, а ныне администрации района, но заходить не стал. Мысленно сказал «спасибо» водителю за «информацию». Заходить туда, жаловаться главе на его родственника было бы глупо и даже вредно для дела. Настроение Петра Федоровича ухудшалось. Он видел тупик и безысходность.

Петр Федорович всю жизнь прожил в деревне. Отсюда ушел в армию. Служил механиком-водителем на «тридцать четверке». В 56-м попал в Венгрию. Вел себя достойно. Но на сверхсрочную и курсы младших лейтенантов, как предлагали, не остался. Вернулся домой. Человеком был проверенным и благонадежным. Но всегда в его голове сидело непонимание. С одной стороны он любил свою деревню, лес, землю, колхоз, район и вообще Родину СССР, а с другой ничего хорошего от нее, от власти, руководившей этой любимой Родиной, не ждал. Всегда от них, от властей, для людей и его деревни только вред или дурь получалась. В войну, когда хлеб вывозили для фронта, было понятно. Жили впроголодь потому, что «все для фронта все для победы». Но начальству было мало. Прислали из соседнего колхоза злого на весь белый свет за отмороженную на финской войне кисть руки объездчика, и тот гонялся за ними, пацанами, на лошади. Отнимал подобранные возле дороги в пыли просыпанные из мешков зерна, высыпал и злорадствовал, мол, пусть сгниют, но никому не достанутся!

Такое и всякое похожее было постоянно. В пятидесятых Хрущ увидел, что колхозники яблоками и грушами на базарах торгуют, и ввел налог на плодовые деревья. Денег платить этот налог ни у кого не было. Петр помнил, как с матерью плакали и спиливали любимые груши. Ну, кому лучше от этого стало? Эх, власти, власти! И народ, и друг дружку ненавидели. Хрущев пришел – Сталина обгадил. Брежнев пришел – Хрущева. Над Брежневым после смерти кто только не изгалялся. А этот пустомеля Горбачев! А нынешние!