Александр Горохов - 21 км от…

Перед очередным наполнением стопок, когда народ замолк, Виктор строго сказал:

– Пора сменить тему.

После чего взял свою бутылку с перцем, поднял над столом напротив заходящего солнца, и Георгий Степанович, как и другие мужчины, увидел и физически ощутил прозрачность и полезность напитка.

Каждый завороженно сосчитал по три булька, повторенных четыре раза, подумал, что Бог любит Троицу, с уважительной бережностью, чтобы не пролить бесценный напиток, поднес к губам и мелкими глотками выпил. Сначала горло обожглось. Потом этот огонь пролился глубже. Потом внутри полыхнуло, затем обдало сладкой истомой, как будто окропилось теплым бальзамом, и только после появилось этакое непередаваемое медово-лимонно-кедровое послевкусие. Жизнь стала окончательно прекрасной, а счастье состоявшимся.

– Да-а-а-а! – уважительно произнесли за столом.

Виктор налил по новой, поднялся и сказал:

– Царствие Небесное Степану Григорьевичу. Это он меня научил делать. Пускай Степаныч и объяснит по-научному, что для чего и что к чему.

Григорию было приятно, что отца его помнят и уважают. Он встал, приосанился, подождал, пока Виктор снова по три раза булькнул, и начал объяснять. Как мог теперь. Как читал студентам-медикам.

– Научил меня и, как оказалось, Виктора этому искусству отец. У истоков напитка должен быть виноград. Не яблоки, не вишни или сливы. Из них получается совсем другое. Вишневка или сливовица. Должен быть только виноград. Еще в глубокой древности было замечено, что он сладкий.

Народ гыкнул, хохотнул и снова замолк в ожидании дальнейшего.

– И лишь спустя многие столетия, а быть может, и тысячелетия ученые, – в этот момент он показал на себя, – выяснили, что там не сахар, а глюкоза. В этом принципиальное отличие того, что гонят из винограда, от хлебной, картофельной, буряковки и табуретовки.

Народ не выдержал, заржал, а профессор, как лекцию для первокурсников, продолжал:

– Очищаться продукт должен сначала марганцовкой. Не исключаю, что еще египетские жрецы пытались разгадать, почему марганцовокислый калий при взаимодействии с самогонкой вначале розовеет, затем буреет, а потом выпадает хлопьями. Бедолаги не знали причинной сути химических процессов и посему сгинули с арены мировой истории. Остались от них только пирамиды, да и те без облицовки.

Народ опять покатился со смеху. Послышалось восхищение: «Как излагает!»

– А суть в том, что все это бурение есть результат окислительных процессов, при которых первичные продукты окисляются. Одновременно получаются хлопья, по сути своей рыхлые образования, которые адсорбируют, то есть впитывают на своей поверхности высшие спирты, именуемые малосознательными обывателями сивухой.

После первичной очистки полупродукт должен перегоняться вторично. Первые полстакана, в которых не исключается нахождение легколетучих типа метильных спиртов и эфиров, говорю как химик, в данном конкретном случае были безжалостно вылиты в собачью чашку.

Виктор практично поддержал: «Не пропадать же добру».

Григорий согласно кивнул и продолжал:

– Животное выжило, но стало болтливым, появилась склонность к посещению злачных мест, и однажды поведало подвернувшемуся проезжему незадачливому собутыльнику малоизвестному писателю, историю, опубликованную позднее под названием «Сны Чанга». Но сейчас не об этом.

Начитанные друзья знали, о чем юморит Григорий, и согласно кивали: «Давай дальше!»

– Дальше? Дальше перегонялось на маленьком огне и только при температуре 66,6 градуса по Цельсию, что намекает на порочность первичного происхождения продукта, но одновременно предотвращает появление длинноцепочечных спиртов, повторюсь, в народе называемых сивухой. Горит это все адским синим пламенем.

– Ой, горит! Сильно горит!

– Вторичный продукт подлежит очистке молоком с добавкой небольшого количества засахаренной черноплодной рябины, меда, солодки. Потом все фильтруется. И вот в эту слезу младенца напоследок должно добавляться мелко измельченное крошево коры лимона, скорлупы кедрового и грецкого ореха зверобоя, чабреца и хрена.

Через месяц содержимое еще раз подлежит фильтрованию. После разливается по бутылкам. В каждую бросается маленький перчик Чили. И вот результат. Не побоюсь этого слова, блестящий!

Григорий Степаныч поклонился гостям, поднял стопку, глянул в сторону автора напитка и произнес:

– За Виктора!

Чокнулись. Выпили. Расцеловались. Начали закусывать.

Солнышко приветливо освещало застолье. Низко промелькнул дятел, застучал перекатистой дробью на столбе. По прополотым грядкам прохаживалась, трясла, как и положено, хвостом трясогузка. Но гости этого не замечали. Уж больно вкусна была еда на столе и дружна компания. Говорили обо всем и сразу. Случайный человек не сообразил бы, как это так можно спрашивать, например, о том, сколько в городе стоит бензин, мясо и помидоры, а отвечать на это, что менты не дают торговать деревенским с колес, заставляют покупать лицензии, а на фига они нужны, если ездят один или два раза, зато продают не какую-то генную модификацию, а свое, натуральное, да еще процентов на тридцать, а то и в два раза дешевле, чем в магазинах, или о том, что в мединституте половина, если не больше, тупых детишек местного начальства, а само начальство не дает работать и ворует.

Скрипнула калитка. Сидевшие повернули головы и увидели ту самую Матренихину дочку Галку. Она направлялась к дому, должно быть, к сестре Григория. Вдруг увидела компанию, ойкнула, сказала, что зайдет потом, завтра, не будет мешать, развернулась, и мужики увидели под плотно облегающей шелковистой тканью юбки покачивающиеся при каждом движении бедра. Сестра окликнула её, поспешила догнать. К ней присоединился брат. Остальные мужики вздохнули, ощутили навернувшуюся слюну, сглотнули и снова ощутили. Королевна!

Стригуновы остановили нежданную гостью, недолго уговаривали, и вскоре за столом было уже шестеро. Шестой, поставив сковороду с жаренными из щуки котлетами, наконец уселась сестра профессора.

Виктор разлил виски женщинам. Объяснил, что напиток слабый по градусу, а значит, как раз для девушек. А мужчинам наполнил стопари своей, только что прославленной медовой с перцем.

Пояснил, что в ней не меньше пятидесяти пяти. Но это на вкус. Сколько на самом деле, он не знает, потому что не измерял.

– Сейчас уточним, – поддержал разговор Георгий Степанович, принес из машины спиртомер и погрузил в свой стакан.

Приборчик задергался, как поплавок на озерце, но постепенно успокоился.

– Наука начинается с точных измерений. Так говорил Ломоносов! – процитировал явно не впервые за жизнь профессор. Нагнулся, внимательно поглядел на деления и торжественно произнес: – Пятьдесят девять! Это серьезный продукт!