Кирилл Круганский - Смешно или страшно

– О, ― сказал Фердинанд Семенович, ― они есть страшные шалуницы. Весьма добротный материал. Вроде как парча. Но кусачая.

И хлопнул дупелем об стол. Альберт Сергеевич и Ролан Петрович стали наперебой хвалить девочек, но коньяк сделал их такими сбивчивыми, что я понял, только что девочки очень хороши, хоть и строптивы. Мы перескочили на спорт, Фердинанд Семенович рассказал, как обстоят дела с публичными домами в Вене и Будапеште, а я ― немного про школу в Одинцово и про друга-историка. В десять Стаканыч раздал нам кефир и закрыл окошко, напомнив про стаканы. Мы еще постояли на улице, и Фердинанд Семенович выкурил полсигары, а остальные ― по сигарете. Потом мы разошлись по домикам, все-таки вставали все рано. Я поставил кефир на стол, открыл окно, разделся и лег. Потом вспомнил что-то и взял телефон. В поиске я набрал “Порт-Артур”. Выскочили военные корабли, начало двадцатого века окутало экран. Значит, я был прав, и Всеволод Федорович не мог… Но тут меня придавило к мягкой кровати впечатлениями дня, прекрасным ужином и коньяком. Я уснул, успев только похвалить себя, что догадался поставить будильник на восемь заранее.

***

Выспался я гениально. Свежий неодинцовский воздух из окна прогнал коньяк и усталость. Уместно ли использовать это слово, не знаю, но я вскочил с постели. Оделся и вышел на улицу. На телефон пришло сообщение: “Сегодняшний пароль ― Манчьжурия”.

Наутро пансионат показался мне приветливее, хотя и был так же стар и ветх, как вчера. Я обошел его и обнаружил, что за ним есть площадка с турниками, брусьями и баскетбольным кольцом. Она была как будто укрыта зарослями шиповника. Я подтянулся несколько раз и столько же ― присел. Коньяк никак не напоминал себя вчерашнего.

Все окна первого этажа были плотно занавешены, наверное, на случай шпионажа. Да я особо и не стремился заглядывать внутрь.

Я вернулся к дому и подошел к стенду. Расписание уже висело на месте, и я испугался. Первым уроком стояла физкультура. Я сверх десяти лет работал в школе, но там все было схематично и ясно. На первый-второй рассчитайсь. И стоишь, слушаешь. Потом первые берут один из трех видов мячей, вторые идут к турнику. Освобожденные рисуют, играют. Мне всегда нравилось это слово ― освобожденные. Ну, неспособные, ну, больные ― ладно. Но почему освобожденные? Как будто кто-то штурмовал останки дома, занятого неприятелем, чтобы привести детей на урок ― просто посидеть.

Так я попытался отвлечься от мыслей о первом занятии. К счастью, появился Всеволод Федорович с Солдатом.

– Пароль, ― шутливо спросил он.

– Манчьжурия, ― ответил я. Всеволод Федорович улыбнулся еще шире.

– С вами приятно иметь дело. Эти охламоны ни за что не скажут. Потом у ворот начнут в телефоне копаться, искать. Я специально к вам пришел. Хочу показать пансионат. Девочки сейчас завтракают, я вас быстро проведу по классам, покажу их комнату. И отпущу на завтрак.

Он привязал Солдата к стенду с расписанием и повел меня ко входу в пансионат. Мы вошли, и я очень удивился. Внутри все было гораздо чище, опрятнее и новее, чем снаружи. Но при этом все было еще и старинным. Или под старину, не знаю.

– Да, это под девятнадцатый век, ― перехватив мой взгляд сказал Всеволод Федорович, ― имперский поп ― явление из тех времен, вот господин Ставнин и подумал, что интерьер должен соответствовать.

– Я как-то неуютно чувствую себя в спортивных штанах, ― признался я.

– Есть такое, но вы привыкнете. Учителям разрешается ходить в своем. Все-таки им не придется выступать, сниматься. А уж девочки по всей строгости одеты. Осторожно, оттоманка.

Это я чуть не наткнулся на изящный бежевый диванчик.

Всеволод Федорович повел меня по коридору, рассказывая. Обои на стенах были необычные. Я привык к лилиям, а тут тянулись золоченые на бордовом полосы. Они достигали горизонтального бордюра и уж после него до пола шли охристыми. Везде, где только можно, стояли крохотные столики, кушетки, диванчики, высокие вазы с цветами. Пол сиял. Величественные многоуровневые люстры отражались в нем.

Мы подошли к двери в самом конце коридора.

– Здесь у девочек душевая, ― сказал Всеволод Федорович и подмигнул мне, открывая дверь. Мрамор, бронза, позолота, зеркала в золоченых рамах, мраморные скамейки, щетки, куски мыла ― вот, что я увидел в просторной душевой.

– Одновременно тут могут разместиться шесть человек, ― сказал Всеволод Федорович, ― а моются только они трое!

Пространственная нерациональность оскорбляла его.

Мы пошли в обратную сторону.

– Спальня, ― сказал охранник. ― Смотрите, какие перины на кроватях. Гагачий пух. Я после Порт-Артура в больнице на соломенном матраце изволил почивать. А тут…

– А это что сверху?

– Балдахин. Если им захочется уединиться. Ну, вы понимаете.

Потом был класс для занятий в том же стиле и спортивный зал. Всеволод Федорович показал неприятную красную кнопку на стене. Я огляделся, и мы вышли.

– А там столовая, ― махнул рукой в другой конец коридора Всеволод Федорович. ― О, а вот и они.

Я хорошо запомнил ту первую встречу… Из-за массивной бирюзовой двери выпорхнули три девочки и бегом направились в нашу сторону. Все они были в пышных платьях, кожаных ботиночках на массивных каблуках, в шляпках и перчатках. Цвет лица у всех был бледный, как потом объяснил Всеволод Федорович ― аристократический.

– Не бегать, ― прикрикнул он, ― выпорю ведь.

Девочки сбавили ход.

– Это ваш преподаватель по физкультуре. Поздоровайтесь.

Девочки на секунду остановились, сделали книксен. И снова ускорили шаг.

– Еще один ублюдок, пошел на хуй, мало нам, ― шипели они еле слышно. Одна из них, самая бледная и красивая, обернулась и презрительно улыбнулась. Такое обычно называется стоять, раскрыв рот ― вот так я и стоял. Всеволод Федорович, видимо, ничего не слышал, и девочки знали это.

– Вот такие они: Дашенька, Катенька и Дианочка. Красавицы. Ну, идите завтракать. А в десять будьте в спортзале. На время занятий я прихожу сюда, если вдруг вы нажмете на кнопку, тут же явлюсь.

Я пошел завтракать. Омлет не пролазил. Я заливал его какао, и тогда он неохотно, но соскальзывал вниз. Во мне шевелились давно забытые чувства: неужели? неужели снова они? Остальные учителя еще не поднимались. Я кое-как поел, пошел к себе, проверил молнии на карманах спортивных штанов, заново завязал шнурки на кроссовках. Больше особо делать было нечего. Я попробовал вспомнить какие-нибудь сложные случаи, учеников-хулиганов, но не мог. Все тянулось как-то ровно. Наверное, физкультура была таким предметом, где трудновато выявить протестующего. Это вам не литература, где можно кричать, что Маяковский идиот 1 1 См. у Бунина в “Окаянных днях”. Маяковского звали в гимназии Идиотом Полифемовичем . Канаты на моих уроках никто не поджигал, мячей не резал… А вдруг это из-за моего авторитета? Да, ну, какой там… Я еще раз об этом подумал и немного приободрился. Может, и с этими девочками все сложится неплохо.