Александр Тюжин - О чем молчат твои киты

Пришел в себя я уже на тротуаре. Надо мной склонились какие-то люди, светили фонариком в лицо, трясли за плечи.

– Очнулся, – оповестил всех один из склонившихся.

– Парень, ты как? Слышишь меня? – спросил уже другой.

Я моргнул.

– Двигаться можешь?

Я снова моргнул, хотя ни черта я не мог двигаться.

Рядом лежал таксист. Ему досталось куда серьезнее моего. Ударился головой о руль. Он лежал неподвижно и еле слышно постанывал.

Голова кружилась, как центрифуга. Во рту сохранился неприятный привкус крови и рвоты. Сердце колотилось с бешеной скоростью. Штамп говорить, что оно едва не выскочило из груди, но так на самом деле и было. Невыносимая, адская боль буквально разрывала на части. И почему-то чесались грудь и копчик.

– А говорить можешь? – допрашивал все тот же голос.

Я попытался ответить, но не смог. Завыли громкие сирены скорой, и я вновь потерял сознание.

Оказалось все же, что я пострадал значительно больше. Водитель отделался ушибами и синяками, а у меня сломался позвонок, и повезло, что не задело спинной мозг, иначе бы мне грозил паралич. Весело. Врачи навели еще больше страха. В том, что они это умеют, я убедился часом ранее. Хорошо хоть никто из приехавших не был у нас на корпоративе.

– Похоже, не повезло.

– Спинной?

– Да.

– Ну, все. Покатался. Теперь всегда кататься будет.

– Овощ?

– Так точно.

– Да нет, вон ногой шевелит.

Шевелит. Да я тряс ею, как трясет космические корабли при раскрытии парашюта, если не сильнее.

Удивляюсь, что поседел на несколько волосков, а не на всю голову.

Хотя не стоило принимать такие усилия. Пульс ускорился, да и боль стала резче.

Помню испуганное лицо матери.

Испуганное лицо Валеры.

Его Инги.

А вот водитель «Форда» вообще не пострадал. Ни синяка, ни царапинки.

Он оплачивал мое лечение.

Вернее, не оплачивал, а сунул пару бумажек по пять тысяч рублей и больше не объявлялся.

А лечился я долго и мучительно.

Медленно восстанавливался, но хотя бы знал, что снова буду здоровым, а значит, был стимул, и на боль, на эту бесконечную, зудящую боль и дикие неудобства можно было закрыть глаза и терпеть.

Два месяца я пролежал в больнице.

Практически как мумия.

Одно неловкое движение, и боль пушечным выстрелом, таким же мощным и стремительным, пронзала все тело.

Каждую мышцу.

Каждую клеточку.

Хорошо, что нервам не досталось. Только позвонок. Но и это было несладко.

Я плакал.

Я стонал.

Обливался потом.

Но совсем не шевелиться не получалось.

Боялся, что действительно стукнул паралич, и я окаменел.

Двигался, чтобы доказать обратное.

Врачи подбадривали, кололи обезболивающие, но я все равно чувствовал ее.

Эту дикую ненавистную боль.

Я сам был этой болью.

Большой и нескончаемой.

Валера навещал по вторникам и пятницам. Приносил апельсиновый сок и пюре с котлетами на пару, садился рядом, рассказывал про напарников, анекдоты, про новые мемы в фейсбуке, про то, что цена на нефть опять падает, а доллар, соответственно, растет. Затем призывал держаться и, виновато разведя руками, уходил. Инга не любила долго ждать.

Зато мать приходила каждый день. Я отвык видеть ее так часто. А тут приходила, садилась рядом, вязала, проявляла заботу, была внимательной. Она по-прежнему дымила тайком, хотя уже давно можно было не прятаться, теперь, видимо, стеснялась меня. Я понимал, что она курила, по запаху этих дурацких едко пахнущих духов, которые за столько лет она так и не сменила.

Не скажу, что мы сблизились, но прогресс в отношениях определенно был. Больше не ссорились, она читала мне Маркеса и Ремарка, и даже Кена Кизи, прослезилась в конце «Трех товарищей». Много лет я не видел ее плачущей.

Она рассказывала про себя. Про свое детство.

Она рассказывала про бабушку.

Она рассказывала про дедушку.

Она рассказывала про отца.

Каким он был в моем возрасте.

Она рассказывала про то, о чем мечтала в детстве.

Ничего сверхвыдающегося, 4Д: двое детей, дом и дача.

Двое не получилось. Только я. С дачей и домом тоже как-то не срослось. Хотя не так и сложно приобрести небольшой участок. Но зачем? Это в совке есть особо нечего было, все и выращивали, что могли, а сейчас хоть в июне мандарины купить можно. Томаты с огурцами круглый год продают. И купить их гораздо дешевле получается, чем вырастить. Я уж не говорю о том, сколько времени экономишь.

Но все же печально, когда такие незамысловатые мечты не могут осуществиться. Как-то по-другому я взглянул на маму. Стало жалко ее. Что она хорошего в жизни видела?

Темные обои.

Светлые обои.

Пьяного отца.

Отрывающиеся обои.

И еще толпу каких-то не самых приятных людей.

Вот и получается, что ничего. А жизнь уже давно перешагнула экватор. И что хорошего может такой человек сделать другим? Тоже ничего. Закон сохранения энергии. Или что-то такое из физики.

А плакала она довольно искренне. Ремарк вообще любил повыдавливать слезы, хотя писатель отличный. Мощный такой писатель. Запоминающийся.

Про рак, кстати, я почти ничего не читал.

Кино – другое дело.

Хотя не сказал бы, что книг на эту тему меньше, скорее, наоборот. Просто странное какое-то время. Фильмы смотреть проще и быстрее. А если не знать, что они сняты по книгам, и не читать их, то и вовсе можно не расстроиться и не писать потом гневные или печальные комментарии, что книга лучше. Сравнение мешает счастью, не помню, кто сказал, но сказал он или она верно. Все так и есть.

Сравнение мешает счастью.

Но человек не может не сравнивать, мы слишком социальные и не имеем возможности изолировать себя от общества.

Общества потребления.

Высшего общества.

Общества агрессивных и нетерпимых к инакомыслящим.

Общества с ограниченной ответственностью.

Общества мертвых поэтов.

Обществознания.

Мать тоже смотрела на других людей и невольно сравнивала себя с ними. И сравнение всегда было не в лучшую сторону.

Чего только не думал я, лежа в этой мрачной палате с крашеными стенами. Пытался переосмыслить всю свою жизнь, извлечь какой-то урок. Вот только не понял, что не так. Не разобрался тогда, не понимаю и сейчас. Я же не Эйнштейн все-таки и не Перельман.

Через два месяца меня выписали, но я еще долго проходил реабилитацию.

Я носил корсет.

Я ходил на ЛФК.

Я ходил на массаж.

И на физиопроцедуры.

Я чувствовал себя калекой.

С острова Инишмаан или с какого-либо другого острова.

Я не мог нормально двигаться. Денег не было. Пришлось переехать к матери, есть ее бесконечные плюшки и пироги. Я не вылезал из депрессий, не знал, чем себя занять. Все больше и чаще вспоминал Несс.

Возможно, да и не возможно, а именно поэтому я и подсел на…