Нури Сан - Роман в четыре руки он-лайн

Ветерок, обдувавший её, вдруг обратился в тончайшее воздушно-развевающееся платье, и к концу своего снисхождения она окончательно и бесповоротно превратилась в женщину. А фактически – снизошла до того, чтобы стать женщиной. Эта мысль её развеселила и понравилась. Настолько, что по приезде она не поленилась записать её в роман.

***

Костёр пылал, туман тоски рассеялся. Ей снова было хорошо. Как здорово, что у неё две дочки. И почему все так хотят мальчишек? Что в них хорошего? Как вообще из этих хулиганов и мамкиных сынков нормальные мужчины вырастают? А может быть – не вырастают? Поэтому их нет?

Если отбросить геев, алкашей и наркоманов, мужчины в её восприятии делились на четыре типа. Тип первый, самый многочисленный – это неудачники всех видов и мастей. «Непризнанные гении», которые строят наполеоновские планы, но из-за отсутствия мозгов или от лени всегда в пролёте и в долгах. Или не строят, работая на дядю и еле доживая до зарплаты «как все», но не пытаясь что-то изменить. Им все должны и все обязаны, в их бедах вечно кто угодно виноват, но только не они. Таких она старалась обходить подальше, как инстинктивно обходила заполонивших Подмосковье горцев с их непомерным самомнением и неопрятных гастарбайтеров с голодно-похотливыми глазами.

Второй тип – маменькины сынки. Мальчикодевочки. Неприспособленные к жизни существа, за которых до старости всё делают мамаши. Водят за ручку, кормят с ложечки, соломку вечно подстилают. И даже думают за них. Такие в браки не вступают, поскольку строить отношений не умеют. А если всё же женятся, то только для того, чтобы переползти из-под мамкиной юбки под юбку жены. Но чаще просто потому, что их мамаше в довесок к взрослому дитяте ещё и внуков захотелось.

Тип третий – папенькины сынки. Самоуверенные наглые мажоры, испорченные отцовскими деньгами, связями и вседозволенностью. Живущие в своё удовольствие за папин счёт и не желающие ни за что отвечать. Имеющие всё, что только хочется, не страдающие никакой моралью и упивающиеся безнаказанностью, в чём бы она ни выражалась. Считающие себя всемогущими, но без папули и его бабла представляющие собой полный ноль. Или худой, как нынче модно.

Четвёртый тип – нормальные мужчины. Надёжные, порядочные, умные, сильные, уверенные в себе – а потому, всегда успешные. И в жизни, и в делах. Таких, кого она успела встретить за свои полвека, по пальцам можно перечесть. Одной руки. И все они либо были счастливо (а, значит – окончательно) женаты, либо им было на неё плевать.

Пёс выглядел нормальным. По крайней мере, в интернете. И утверждал, что одинок. Ну, что ж. На МАКСе посмотрим, «какой это Сухов».

***

Перед сном она залезла в тви взглянуть, не появился ли там пёс, чем себя очень удивила: ещё недавно кто-то собирался бросить твиттер, а вместо этого готов сидеть там ночи напролёт? Ей стало стыдно за своё шпионство. Как хорошо, что пёс про это не узнает.

Она любила твиттер за чёткость мыслей, ёмкость изложения, но главное – за то, что он «не палит». В тви можно заглянуть в любое время и остаться незамеченной. В отличие от прочих соцсетей – безбожных ябед и шпионов. Куда, едва зайдёшь, как тебе радостно сообщают: «Этот – он-лайн»; «Тот – был в сети два часа назад»; «Ваше сообщение просмотрено тогда-то» и так далее. Кому какое дело, во сколько кто куда зашёл и вышел? Зачем докладывать об этом всем на свете?

Кому-то нравилось подобное устройство соцсетей, а её бесила эта слежка. Она наелась ей в реале. В юности. По горло. И ненавидела, когда за ней шпионят, не позволяя быть собой – наивной и доверчивой, а заставляя стать другой – жестокой, подозрительной, чужой самой себе. Когда тебя пасут и контролируют, куда бы ты ни шла. Когда прослушивают домашний телефон, фактически влезая в душу. Когда пытаются прочесть оставленные для тебя на вахте записочки, написанные по-бенгальски. Когда…

Средь вороха воспоминаний, как в лесу, чуть слышно заблудилась музыка Чайковского. Ну, что ж. У памяти свои ассоциации.

***

Она закончила урок и одевалась. Ей повезло. Все остальные отрабатывали педагогическую практику в училище, куда к ним приезжали подопечные, а ей досталась Маня. С ней полагалось заниматься на дому в виду её сиротства. Растила Маню бабушка. Их дом в арбатских закоулках был так стар, что нафталином пахло даже из рояля. Скорей всего, наличие инструмента в квартире и стало поводом учить играть на нём сиротку. Её фамилия – Чайковская – единственное, что связывало Маню с музыкой, к которой у девочки-подростка не имелось ни интереса, ни способностей. Не удивительно, что при таком раскладе музыка теряла «зы» и превращалась в му´ку с первых нот. Поэтому каждый урок заканчивался чаепитием со свежими бабушкиными плюшками, призванными подсластить ощущения от Маниной бездарности.

В тот вечер чай не предложили, а сразу вручили пальто. И плюшку.

– Какой у вас кавалер галантный, Светочка! – сказала бабушка, протягивая ещё тёплую, обсыпанную сахаром булочку, и колко глядя в глаза. – В который раз уже любуюсь, как терпеливо он вас ждёт.

– Где? – она взялась за плюшку, но та не поддалась.

– Во дворе. Того гляди, замёрзнет. – Бабуля убедилась, что её поняли, и лишь тогда рассталась с плюшкой.

Двери захлопнулись, она спустилась на пролёт. Хвост отморозил сам себя и грелся у окна лицом во двор. Она остановилась, понюхала плюшку и замерла. Минуты через три полнейшей тишины «галантный кавалер» не выдержал, еле заметно обернулся и тут же снова вперился в окно.

– Хочешь булку с нафталином? – она махнула плюшкой в сторону Хвоста и даже со спины увидела, как парень голодно сглотнул. – Топорная работа. Тебя даже бабулька раскусила. Решила, что маньяк.

«Маньяк» не шелохнулся, но тут же двинулся за ней, едва она начала спускаться по лестнице. Хвосту было три месяца, и его ноги росли из «Дома Дружбы с народами зарубежных стран», куда её занёс нереализованный интерес к Индии. В царской России агентов слежки звали словом «шпик», а этот даже не считал необходимым прятаться, таскаясь вслед с утра до ночи, поэтому стал называться просто Хвост. Поначалу она принимала его за тайного поклонника, но после того, как пару раз Хвостом оказался другой человек, всё стало ясно.

С одной стороны, на последнем курсе «Мерзляковки» ей только игры в шпионов не хватало. С другой – когда возвращаешься домой поздно ночью, то провожатый даже на руку. К тому же, когда хотела, она умела отрываться, и эта игра в «кто кого» казалась ей весёлой. До тех пор, пока к родителям в проектный институт всесоюзного значения не заявились двое в сером. А её саму не вызвали сперва к директору училища, потом в какой-то переулок неподалёку от Лубянки. К директриссе она сходила. Наслушавшись угроз об отчислении, она-таки сумела доказать, что её «связи с иностранцами» – не что иное как комсомольская работа в Обществе дружбы СССР – Индия. А в переулок не пошла.