Вероника Гард - Лето в гетто

– Есть много других важных вещей, – буркнула девушка. «Перестань ты трогать все подряд… Вот, ракушку схватил! Сейчас же почернеет. Какой невоспитанный». Она встала с кровати, подошла к Исааку, но ничего не сделала, только злобно посмотрела. – Думаешь, «Король Лир» ерунда? Ты сам ерунда, понятно? Море не определяет всю суть.

– Да ну? – Исаак поднес бело-розовую раковину к уху и закрыл глаза. – Я вот дождусь сестер и уеду к морю. Там хорошо, тепло, нет гетто. Таких, как ты, тоже нет. Вот тебе и вся суть. Море – это все.

– Слушаешь море? – поспешила вставить Урсула. – А это просто кровь у тебя в голове шумит.

Он еще немного постоял, вздохнул, нехотя открыл глаза и поставил раковину на место:

– Знаешь что, – начал Исаак, но не договорил, услышав невозможное: «Мне жаль».

Голос девушки стал мягче, она виновато смотрела на его губы. У Исаака снова пошла кровь носом, видимо, от волнения. С ним в последнее время часто такое случалось, и ему это очень мешало. Кровь точно индикатор хрупкости, как обморок у средневековых дам. И вот опять. Да и бок как-то тянет.

– Мне жаль давать тебе платок.

«Девчонка-то сволочь, надо сказать».

– Слушай, – Исаак обмакнул кровь кончиками пальцев и, хотя Урсула запрещала, вытер их об полку, оставив развод, – ты думаешь, я тебя просто так называю Медведицей?

– Урсула по-латински значит медведь, – ответила девушка, грустно смотря на полку. – Я знаю, но это не умно, Шерлок Холмс.

– У тебя просто щиколотки толстые, как у медведя.

Урсула снова раскраснелась от гнева и сжала губы:

– Надо было скинуть тебя с балкона! – прикрикнула она, но потом успокоилась. – Напомни-ка, почему ты должен жить у меня под кроватью? – ей перехотелось смотреть Исааку в лоб и на шею, стала рассматривать волосы: «У него точно вши. Боже мой. Под кепкой целая стая сидит. Два к одному». – А ну, сними кепку.

– У меня нет вшей, – обиделся Исаак. – Если и схватил что-то, то только под кроватью под твоей. Я, кстати, не собирался там жить.

Урсула поправила ноты на пюпитре:

– Ну, так и выметывайся поскорей.

– Ты совсем не соображаешь что ли? Все, как всегда, объяснять надо, – Исаак снова стал ходить по комнате, шурша ботинками. – Если ты выдашь меня гестапо, то вас они затаскают: «Кто, откуда я?», а я еврей, Маленькая Медведица, и уж скажу, что вы меня специально прятали. И все вопросы сразу отпадают. Не важно, откуда я взялся и что мне надо. Я был в твоей квартире и на этом конец. Помнишь выпуск «Рассвета» от семнадцатого сентября? Казнь за укрывательство или содействие укрывательству евреев. Казнь за несообщение об укрывательстве евреев. Да ты ведь и сама это знала, когда опрокидывала свою подставку, – он внимательно посмотрел на перебирающую ноты Урсулу, которая казалась бесчувственной. – Хотела выпроводить меня мирно, но нет, мне много чего надо от тебя, поэтому я буду здесь, пока сам не решу уйти. Так что подумай сначала, как со мной разговаривать, а то я ведь могу сходить в Терракот, нажаловаться вашим «немчикам». Они без продыху работают. А мне уже все равно.

С мраморной маской безразличия она подошла к нему. Ни один человек не вызывал у Урсулы столько отвращения и неприязни, как этот картавый еврей. Она решила, что для нее он никогда не станет добрым, хотя бы вежливым человеком, что искать в нем хорошее бессмысленно, и что он, вероятнее всего, послан ей в наказание. Но Исаак был прав, она это понимала. Как только неправильно произнеслось слово «укрывательство», ей сразу на ум пришел случай с паном Димитровским, которого расстреляли во дворе дома вместе с еврейской семьей, сидевшей у него в подвале, и соседями, которые «не могли не знать об этом».

– Как вообще на свет могло родиться такое мерзкое и хамоватое существо, как ты, – сказала девушка Исааку прямо в глаза. – Я бы с радостью убила тебя прямо здесь, но мертвый жид вызовет больше проблем, чем живой. Ты самый ничтожный человек из всех, кого я знаю…

– Маму, папу, Войтека, – говорил Исаак неприятным полушепотом, стянув кепку и прижав ее к груди, – вызовут в гестапо и расстреляют. Не надо меня обижать.

Урсула отвернулась, снова сверкнув платьем и скрестив руки:

– Шантажист и свинья.

– Я могу сказать тебе свои условия, если хочешь, – он произнес это примирительно и, не дожидаясь разрешения, продолжил. – Мне нужно, на самом деле, не очень много.

Обсуждать обоюдные обязанности решили за столом на кухне. Исаак ел конфеты из вазочки, Урсула считала злотые, которые он просил в обмен на молчание. Первая ставка была двадцать злотых в неделю, затем снизилась до пятнадцати, но к которым добавлялось пребывание в квартире на время комендантского часа, который в Большом гетто начинался позже, чем в Малом, еще чуть позже до десяти и окончательно. По словесному договору Исаак получал еду со стола Каминских, проживание с ночи до рассвета и по пять злотых каждые три дня:

– Ты же понимаешь, что документы стоят несколько тысяч? – спрашивал Исаак, жуя яблоко. – После двадцать пятого июня, говорили, подняли. Около четырех теперь стоят, и те с плохой печатью. Квадратная синяя печать, – он задумчиво встал из-за стола, повернул к себе лист с расчетами Урсулы. – Со всей ситуации и тебя я имею… десять злотых ровно, без грошей, но с привилегиями в неделю. Тогда, получается, для того, чтобы купить дешевские документы, я должен как-то прожить с тобой… Черт побери! Четыреста недель!

– Кошмар какой, – Урсула наклонилась и посмотрела на цифры. – Нет, не вздумай. Надо что-то еще придумать, подожди… Но ты же можешь заработать хотя бы еще двадцать злотых. Итого, получается… Считай, считай!

– Сто тридцать три и три… Тут ни тебе, ни мне, а, значит, мне. Тогда сто тридцать четыре. И этого много, – Исаак пожал плечами и сел обратно. – Плати больше, что уж говорить…

– Я не могу платить больше. Сам думай. Торгуйся, воруй. И не вздумай у нас. А для начала вообще выйди отсюда и не убейся. Кстати, – девушка взяла лист, карандаш и начала рисовать схему чего-то, – ты мне будешь нужен для одного дела.

На бумаге схема пресловутого Малого гетто. Исаак (все по тому же договору) обязан был раз в два дня навещать там Тадеуша Мицкевича и передавать собранную Урсулой посылку с едой. Но для начала необходимо было найти самого Тадеуша в одном из десятков работрядов или хотя бы точное свидетельство о том, что он погиб: «Учти, я узнаю, если ты соврешь или сожрешь хоть что-нибудь». На требование о дополнительной плате за сложность поиска, Урсула отвечала однозначным отказом.

– Ухажер твой?– снова принявшись за яблоко, усмехнулся Исаак. – Или ты его ухажерка? Это важно.

– Ни то, ни другое. Мы выросли вместе, соседи.

Он, перестав жевать, мрачно и внушительно посмотрел в ее глаза. Урсула даже стушевалась, не понимая, что плохого она сказала, раз Исаак вдруг так переменился: