Array Сборник - Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

– Вы по-английски разговаривали? – спрашивает наш новый сотрудник Родион.

– На фарси.

– Правда, на фарси? – Глаза Родиона расширяются.

– Да на английском, ну что ты, как маленький! – осаживает его Вася.

– А почему, если он иранец, у него дом в Цюрихе?

– Богатый иранец, – говорит за меня Вася. Я молча солидаризируюсь.

– Ну, так вот, в пятницу я оделся получше, а именно в джинсы и кроссовки. Это были мои первые фирменные джинсы, хотя мне было уже к сорока годам. В юности на меня джинсов было не достать: фарцовщики привозили только ходовые размеры, на худых. Ну, а к джинсам, я слышал, полагаются кроссовки, которые продавались в том же шопинг-центре. К вечеру жара спала, стало темнеть, и тут нарисовался Сассон со своим «мерседесом».

– Это какой «мерседес»? – спрашивают оба моих собеседника чуть не хором.

– Вроде «мерседес-500», тогда все иномарки для меня были на одно лицо. Машина – это полдела, дальше интереснее. Ехали недолго, приехали к высокому забору, ворота волшебным образом отъехали в сторону и сами же за нами закрылись, и мы оказались возле дома на берегу Цюрихского озера. Мы переглянулись: крутое место. Вошли в дом: огромный холл, бронзовая люстра с хрустальными подвесками, мраморная лестница ведёт наверх… Шеф держит фасон, я стараюсь изобразить уверенность…

– Что будете пить? – спрашивает хозяин. Я было открыл рот сказать «кампари-оранж», но шеф меня опередил.

– Пиво, – говорит. – Очень люблю швейцарское пиво! – Будто не вчера его в ресторане впервые попробовал.

– Пиво хорошо после бани, – говорит Вася. – «Балтика» девятка…

– Я люблю «Очаковское», – подал голос Родион.

– Специалисты, моб вашу ять, – говорю. – В наше время было одно пиво, «Жигулёвское», да и то не достать. Я пиво не любил, но даже те, кто любил, называли его «моча молодого поросенка». В стройотряде в Казахстане как-то удалось пробовать чешский «Будвайзер» в бутылках. «Жигулёвское» дотуда не доезжало, взрывалось по дороге.

– Пиво? – растерялся хозяин. – Пойду спрошу у тёщи, может, у неё есть.

Пока он ходил, мы с шефом обменивались впечатлениями.

– Неплохо живут иранские бизнесмены, – говорит шеф. – Только пиво не пьют.

– Они вообще пить не должны, потому как мусульмане, – вспомнил я что-то из жизни персов.

– Да брось ты, ещё как пьют: и азербайджанцы, и татары, и абхазы – только наливай.

– Так то советские, у аятоллы Хомейни с этим строго!

– Вот они в Цюрихе и живут. Наверное, выпить любят.

Вернулся хозяин с тремя бутылками: у тёщи нашлось пиво. С бокалами в руках мы отправились бродить по дому. Дверь на озеро вывела в зелёный травянистый дворик, и по мосткам, мимо летнего домика, мы подошли к эллингу с двумя висящими на подъёмниках яхтами. Тем временем на улице заметно стемнело. Комаров, однако, не наблюдалось. По мосткам направились обратно в дом допивать своё пиво.

– Скоро придут гости, будет небольшая компания, – известил нас Сассон. – Вот и они!

– А какой это год? – спрашивает Родион.

– То ли восемьдесят девятый, то ли девяностый. Ты ещё не родился!

– Да нет, уже родился, грудничком был.

Так вот. Навстречу по мосткам приближался худощавый парень, на вид лет тридцати с хвостиком. Хвостик не на голове, прическа офисного менеджера типа яппи. Лет тридцати пяти – до сорока, скажем. От его уверенной манеры держаться, от запаха его одеколона веяло заграницей; собственно, это заграница и была. Одет он был в светлую рубашку без единой морщинки, светлые брюки и коричневые ботинки. Мне казалось, ботинки сами за себя говорили: «мы очень дорогие». На мгновение мне стало неуютно в своих джинсах и кроссовках, тем более что хозяин был одет приблизительно как и его гость, да и шеф, я вдруг заметил, тоже был одет вполне по-вечернему.

– Он юрист, – шепнул мне на ухо Сассон, – а вот и его жена.

На ней маленькое, на ладонь выше колен, жёлтое в обтяжку платье, с виду простое, но сама она увешана, как новогодняя ёлка: золотые цепочки, браслеты, серьги и перстни с блестящими камушками – все, правда, не массивное, а довольно тонкое и элегантное. Холёная женщина без возраста.

Мы развернулись и все вместе направились в одноэтажный летний домик, который оказался не таким уж домиком: пара гостиных, одна побольше, другая поменьше, обставленных вполне по-городскому, обеденный зал с большим столом человек на 15 и туалет. В туалете я наконец-то почувствовал себя уютно: он напоминал мне наш дачный туалет в садоводстве на Карельском перешейке. Нет, конечно, там не было выгребной ямы и очка, прикрытого плашкой, выпиленной из широкой доски с ручкой, это был ватерклозет, но стенки были обиты чем-то вроде прессованного картона, а пол деревянный. Там я перевел дух и собрался с мыслями, снова перестроился на заграничную волну и вышел к гостям, которых стало уже больше.

Шефа я нашёл в этот момент вполне самодостаточным: он сидел рядом с Сассоном в компании двух других мужчин иранского вида, перед каждым была чашка чая с листочком мяты, и они как-то находили общий язык. Впрочем, в основном это был язык молчания и колец сигаретного дыма. Я хотел прийти ему на помощь, но меня перехватила жена юриста и скомандовала идти в малую гостиную.

Оглядываясь на шефа, я отправился за ней. Мы расположились на просторных диванах по обе стороны журнального столика, и она закинула ногу на ногу.

«Иранские женщины игнорируют исламскую революцию», – подумал я, отводя глаза от её коленей, продолжающихся всё выше и выше до бесконечности.

Мне было уже к сорока годам, но тут я вдруг почувствовал себя подростком: не знал, что сказать и что делать. Вела она себя как-то слишком… откровенно, что ли. В планах у меня совершенно не значился флирт, тем более с иностранкой, тем более с иранкой, к тому же муж где-то в соседней комнате. К тому же она не в моём вкусе.

Иранка достала сигарету. Я выхватил одноразовую зажигалку с раздевающейся женщиной – мы с шефом накупили таких для сувениров, а я держал её для шефа, он свои всё время терял – и дал ей прикурить. Она посмотрела сначала на зажигалку, потом прямо мне в глаза и на понятном английском сказала неожиданно:

– Ну, расскажи, как живут евреи в Советском Союзе!

У меня отлегло. Это другой коленкор.

«Похоже, они не иранцы… – пронеслось у меня в голове. – Опять же пятница вечером… „И каждую пятницу, как солнце закатится, кого-то жуют под бананом…“»

Тема была знакомая. Я, собственно говоря, еврей, по крайней мере, так было записано в советском паспорте в графе «национальность».

– Что, правда такая графа в паспорте была? – удивлённо спрашивает Родион.

– Ты что, не знаешь, ну прямо как маленький, – отвечает за меня Вася. – Ах, да ты и вправду маленький!