Тарас Шира - Хоупфул

Но как и любой мужчина, которому приписывают любовных подвигов свыше имеющихся, Женя их не подтверждал, но и отнекиваться не спешил. Ограничивался манерным взмахом руки и дежурным «Да уж ладно вам, наговорите тут сейчас».

Правда, женщины постарше, с которыми его связывали недолгие отношения, как сговорившись, утверждали, что его надменность и местами колкая грубоватость были всего-навсего бутафорской декорацией – защитным панцирем, под которым прятались обычные человеческие страх и неуверенность.

Последних Женя стеснялся и их проявление считал слабостью, поэтому старался не слушать подобные замечания от, как он их называл, «психологов херовых».

– Че ж вы одни тогда под сраку лет остались, если умные такие, – хмуро размышлял он, спешно латая пробитый панцирь.

Но в целом общественному мнению он не придавал особого значения. Он вообще не любил придавать чему-то значение. От мыслей о завтрашнем дне он старался бежать, как от надоедливого уличного соц. опроса.

Женя был убежден, что жизнь на самом деле неплохая штука, пока о ней не начинаешь задумываться. Все депрессии начинаются с поиска ее предназначения. Предназначение может быть у зонтика или дуршлага, а жизнь надо просто жить.

В юношеских вопросах самопознания ему активно помогали уличные ларьки, где уставшие и хамоватые продавщицы продавали через зарешеченное окошко пиво и сигареты поштучно. Не ларьки, а настоящие бункеры – в случае Второй мировой войны они продержали бы оборону дольше, чем вся Польша. Правда, и они были с легкостью раздавлены и сметены неумолимо пришедшей сетью «Красное и Белое». Несколько партизанских отрядов таких ларьков все же остались в отдаленных районах города, куда еще пока не добрался интервент.

Чтобы выглядеть старше, Женя пытался придать голосу басистую хрипотцу, но можно было бы обойтись и без нее – продавщицы и так с охотой продавали возвращающимся с уроков школьникам пиво и джин-тоники.

«Пускай лучше тут купят, чем всякой отравы напьются в подъезде. Да и все равно найдут, где купить», – из двух зол продавщицы выбирали если и не меньшее, то хотя бы то, что приносило прибыль их ИП.

– Брать от жизни все, говорите, – участковый хмуро читал написанное корявым, но кричаще-протестующим почерком детское объяснение со страницы административного протокола.

В отделении участка пахло сигаретами, потом и чуть-чуть правосудием.

Жене было лет 14, и они с друзьями не смогли убежать от милицейского бобика. Пивные бутылки снарядом были переброшены через оградку детского садика, но уничтожение улик все же было замечено доблестными блюстителями закона.

– Раз уж все берете, так брали бы там, не знаю, книжки в библиотеке, – продолжал милиционер. – А то говорите, что берете все, а берете-то говно одно.

Хорошо хоть, не отправили сдавать анализы. Найденное пытливым медиком в крови и других естественных жидкостях организма содержимое не обрадовало бы ни участкового, ни сидящую в углу комнаты милицейского участка, спешно прибежавшую с работы маму.

В таких ситуациях меняющейся мимике мам могла бы позавидовать любая драматическая актриса – посвященные Жене поджатые губы и сверлящий взгляд, который, казалось, был способен оставить клеймо, быстро сменялись хлопаньем длинных ресниц, неловким перебиранием пряди волос и клятвенным заверением по приходу домой устроить юному борцу с системой такую выволочку, что она, мать родная, его сама не узнает.

Уж лучше бы она кричала. Последняя фраза про выволочку, произнесенная нежно-вкрадчивым голосом, не сулила ничего хорошего. Это означало, что мама донесет всю свою ярость до дома, не расплескав ни капли.

– Как 18 стукнет, в армию отправляйте, – пробурчал милиционер, сухо посмотрев на развязно сидящего Женю. – А то потеряете пацана.

Женю это сильно задело – его тут даже не считали полноценным участником разговора и обращались напрямую к маме, а не к нему. Его мнения вообще никто не спрашивал, как будто его мама была хозяйкой непослушного пекинеса, который сорвался с поводка и облаял прохожих.

Выйдя из участка, мама решительно устремилась вперед, оставив Женю позади.

Женщины всегда обижаются одинаково. Женя плелся следом и по звучному цоканью ее каблуков пытался определить, насколько все серьезно.

Да, обижаются одинаково. Зато каждый раз – непредсказуемо. Судя по звуку, тянуло на 6 баллов по шкале Рихтера, а то и на все 8. Бойкотом и спрятанной компьютерной мышкой уже явно не отделаться. Эти меры себя изжили. Бойкот – даже в радость, а компьютерную мышку мама прятала за аптечку, под бинты. Или в комод с обувью. Так или иначе, взрослые недооценивают способности зависимого от компьютера ребенка в нахождении пластикового предмета на проводе в квартире площадью 40 кв. м.

Обращаться к маме сейчас или пытаться оправдываться было не только бесполезно, но и чревато – тут надо было выждать паузу. Тонкий перешеек, отделяющий его от Гольфстрима из «Я в тебя столько сил вложила» и «Да сколько уже можно», можно было нарушить одним только не вовремя протянутым «Ну маам…».

Поэтому, засунув руки в карманы, Женя угрюмо волочился следом, рассматривая попадающихся по пути прохожих.

Те выглядели не лучше – насупленные мужики в костюмах и с дипломатами, женщины с поджатыми губами, агрессивно стреляющая глазами молодежь.

В России не принято улыбаться просто так. Для этого нужна какая-то веская причина. Широко улыбающийся незнакомый человек, идущий тебе навстречу, вызывает стойкое желание прижать покрепче сумку и бросить хмурое «Спасибо, не интересует». Только в России замечают неестественность улыбок в рекламах йогуртов, майонезов и шоколадок. Не заметить трудно – в этих рекламах даже старый дед, спустившийся к столу, улыбается и шутливо журит краснощекого внука, вместо того чтобы жаловаться на больные ноги и маленькую пенсию. Отец семейства сладко улыбается жене, а она обвивает его за шею и прижимается к щеке. Подозрительная нежность для людей, состоящих в браке. Складывается ощущение, что он вчера ей изменил, а она разбила его машину. Только никто об этом еще пока не знает. Все это счастливое семейство напоминает сценку из какого-то театра абсурда или американского ситкома. Идиллическое семейное помешательство сразу бросается в глаза и вызывает ухмылку.

А в моменте, где вся семья, лучезарно улыбаясь, смотрит в камеру, надо писать внизу предупреждение: «Не повторяйте дома. Выполнено профессионалами».

Дома мама решила, что ей надо выговориться. Или вернее, выкричаться. Для этих целей бойкот явно не подходил. Начали без прелюдий. Мама с порога развернулась на 180 и залепила звонкую пощечину. Задетая над дверью виселка с колокольчиками и висящей подковой (вроде бы она называлась музыкой ветра, или что-то типа того) тревожно бренчала, сливаясь со звоном заложенного от удара уха. Подкова раньше висела над дверью. Мама ее то вешала, то снимала – ей все казалось, что соседи будут коситься на них, как на язычников. Отец ее успокоил, сказав, что подкова висела над дверью даже у Нильса Бора. А если великий физик не видел в таком легком фетишизме ничего зазорного, то обычная семья из Екатеринбурга – тем более.