Виолетта Лосева - Монетизация нежности

А, может, просто не хочет сталкиваться на кухне с вами, мамочка. Вернее, не лично с вами, а с нами обеими, когда мы тут все вместе. Его на всех не хватает. Лучше трусливо пересидеть в спальне, пока жена выпроводит детей, обаяет маму, всех накормит, соберется на работу и отчалит.

Марик берег свои нервные клетки, поэтому предпочитал держаться в стороне от ситуаций, в которых их нужно было тратить. Они же не восстанавливаются! А Марик очень не любил терять то, чем он обладал, не прилагая к этому больших усилий.

Достойная позиция!

Еще больнее, наверное, было бы терять то, для приобретения чего ты приложил усилия. Но Эвелина предполагала, что Марику это было неведомо.

Он вообще не любил прилагать усилия.

С приездом мамы это стало труднее, но пока что ему удавалось оставаться в сторонке. А то, что иногда Эвелине нужно было сделать «большие глаза», не сильно его напрягало.

В крайнем случае можно было сидеть в спальне, пока все не разойдутся. Что он и делал с той или иной степенью удовольствия.

– Вам к творогу сметану или варенье? – спросила Эвелина, делая себе бутерброд.

– А что твой муж будет есть на завтрак? – свекрови явно не нравилось то, что Эвелина не давала вывести себя из себя.

– Да полно еды, – легкомысленно сказала Эвелина, жуя бутерброд, – каша, творог, сыр, сосиски. Он разберется. Я – на балкончик.

Нерадивая жена подхватила зажигалку с сигаретами одной рукой, чашку с кофе – другой и выскользнула на балкон под осуждающим взглядом свекрови. Это была одна из ее побед, одержанная несколько лет назад.

– Может ты не будешь курить при маме? – осторожно спросил Марик тогда, выслушав мамину получасовую лекцию о вреде курения и о влиянии табачного дыма на здоровье детей, окружающих родственников, пожилых людей и прочих страдальцев, которые вынуждены жить под одной крышей с такой почти наркоманкой.

Сам он при маме курить просто не мог. До сорока лет находил предлог, чтобы выйти из дома и перекурить в ближайшей подворотне.

– Давай будем вместе выходить, если хочешь, – предложил он Эвелине, увидев недоумение на ее лице от его вопроса.

Эвелина знала, что есть в жизни такие ситуации, когда нужно проявить твердость. Когда, если уступишь в самом начале, то потом уже не повернешь вспять. Когда собеседник (или противник), почуяв слабинку, потом уже не даст жить без упреков и претензий. Лучше уж сразу поставить точку в некоторых вопросах.

– Нет, дорогой, – сказала Эвелина, – Мы оба курим и оба знаем, что это плохо. И мы не бросили это ради себя и своих детей. Значит это нам нужно. Тем более, я не буду прятаться от твоей мамы и делать вид, что мне стыдно выкурить сигарету у себя на балконе с чашкой кофе. Я не буду, как нашкодившая школьница, бегать и искать, где бы мне покурить. Даже из уважения к твоей маме. Я готова варить овсянку так, как любит мама. Я готова класть в чай одну ложку сахара вместо трех, как я люблю. Я готова собирать косточки для всех окрестных собак, потому что так любит делать твоя мама и считает это правильным. Даже держать в холодильнике эти косточки неделями я готова. Как видишь, я готова на многое, но…

– Я понимаю тебя, – прошептал Марик, поглаживая ее по спине. Они лежали в постели и проявлять твердость ей, конечно, было проще, чем ему, – но все-таки…

– Никаких «все-таки», – прошептала Эвелина, – И вообще… Ты хочешь поговорить о маме и моем курении или…?

Марик промычал что-то невнятное, зарываясь носом в ее волосы…

С тех пор Эвелина пользовалась этой своей победой, одержанной «в постели».

И смех, и грех, как говорится.

Она не делала это демонстративно, не давала понять, что «я буду делать что хочу…», у нее хватало ума пользоваться этим аккуратно и осторожно, но «не уступая ни пяди своей территории, отвоеванной в честном бою.

Ну… скажем так… почти честном…

Хотя, какое тут может быть «почти», если ты лежишь в собственной постели с собственным мужем и обсуждаешь ваши собственные плохие привычки?

Эвелина пристроилась на балконе в уголке между двумя фикусами, которые свекровь в свое время привезла с собой, и теперь, с наступлением лета, выставляла их «на свежий воздух», тем самым превращая балкон в место, где негде было развернуться.

В глубине души Эвелина подозревала, что делалось это нарочно, чтобы ей негде было курить, но… ничего… она находила местечко и наслаждалась жизнью с чашкой кофе и сигаретой, скрючившись в три погибели, но ощущая себя «изрядно пощипанной, но не побежденной».

Зажигалка не работала.

«Вот так всегда, – подумала Эвелина, – только решишь провести несколько минут лично для себя, как что-то тебе обязательно помешает. В самый неподходящий момент.»

Она пошарила рукой между фикусами и, слава Всевышнему, нащупала там спички. Фух, не нужно вылезать из своего укромного уголка и дефилировать мимо и без того раздраженной свекрови.

– Солнышко мое, ты где? – услышала Эвелина голос Марика, который заходил на кухню в точности как мама – вальяжно и не торопясь.

– Я уже согрела тебе творожок, – защебетала Бэлла Иосифовна, окружая Марика любовью, заботой и ограждая от всех налетевших и налетающих бед и невзгод в виде еды из холодильника или непутевой жены, которая осмелилась выйти покурить.

Эвелина легонько поскребла по окну, которое выходило на балкон, давая знать Марику, что она здесь, между мамиными фикусами, «выходи, мол, ко мне», когда мама вдоволь о тебе позаботится.

Марик украдкой кивнул в сторону окна и капризно проныл:

– Ну ма-а-ма…

– Ничего-ничего, я разбавила творог кипяточком, – щебетала Бэлла Иосифовна, – теперь его можно кушать. Я же боюсь за твое горло! Помнишь, какая ангина у тебя была, когда ты учился на третьем курсе? Не все об этом помнят и принимают в расчет…

«Кушай-кушай эту бурду, если не можешь сказать мамочке прямо, что предпочитаешь сосиски на завтрак, – Эвелина потирала руки на балконе, но как-то без особой радости.

Все-таки муж мог бы как-то поактивнее себя вести.

– Это же не навсегда, – шептал он Эвелине по вечерам, когда все расходились по своим комнатам.

«Только это и утешает, – думала Эвелина, – Да, посиди еще немного на пороховой бочке, потом тебе дадут передышку, а потом снова сядешь…»

Бэлла Иосифовна курсировала между Киевом, где жили Эвелина с Мариком, Одессой, где жили Игорь (брат Марика) с женой Леной, и Израилем, где жил ее брат Гарик с семьей.

Гарику доставалось меньше всех.

Дорога в Израиль стоила недешево, да и проявить себя в полной красе в чужой стране с чужими порядками Бэлле Иосифовне не всегда удавалось.

Кроме того, там была жена Гарика, Софа Михайловна, которая сама знала, как и что нужно делать, поэтому, выбирая из двух добр (ну, не зол же!) – меньшее, шестидесятилетний Гарик принял сторону жены и жил по порядкам, заведенным Софой.