Николай Кузнецов - Черно-белое. Или розовое на зеленом фоне

Квартира номер тридцать три.

– Милый, ой поддержи меня.

– Анютка, что случилось.

– Ой, ножкой толкнул, ворочается.

– Кто тебя толкнул, кто ворочается?

– Ванька, какой же ты у меня дурачок. Наш малыш ворочается. Вот положи сюда руку, тут, слева.

– И вправду толкается, – Иван, положив руку жене на живот, не верил своему счастью. Под его крепкой ладонью, явственно чувствовалось толкание маленькой ножки. – Ого, как толкает, силен мужик.

– Почему сразу мужик, может девочка будет. Девочки они знаешь, какие прыткие бывают?

– А чего он, она толкается, может уже наружу хочет.

– Ну, Вань ну ты совсем тупишь что ли, мне еще пару месяцев доходить надо, а уже потом и рожать будем.

– Может тебе Анюта прилечь?

– Еще чего, пошли чай пить…

Квартира номер шестьдесят пять.

Пожилая семейная пара, поужинав, легли в кровать.

– Антоша, ты телевизор смотреть будешь?

– Да нет Марьяша, устал я чего-то сегодня. Спать хочу.

– Антоша, а ты меня любишь?

– Марьяна Петровна, вы меня, что в инфаркт решили загнать. Это с какой такой стати, я с тобой, разлюбезная Марьяша, столько лет живу?

– Не знаю, может так просто, – Марьяна Петровна хихикнула.

– И я вот не знаю, а может и в самом деле, люблю тебя столько лет.

– И я тебя люблю Антоша.

– А ты что спрашиваешь, не понял я что-то? Али засомневалась во мне а? – Антон Романович сделал грозное лицо и попытался стянуть одеяло со своей жены.

– Сама не знаю Антоша, что – то сердце защемило. Сама не поняла почему, вроде недавно кардиологию проверяли. Все нормально было.

– Может таблетку дать?

Да ладно спи, я сейчас полежу и пройдет…

Подвальное помещение.

Время три часа, двадцать минут по Московскому времени. Сотовый телефон фирмы Nokia. От него идут провода к немудреному взрывному устройству. Заряд расположен в мешке с гексагеном. Еще точно такие же мешки, двадцать четыре штуки, расположены рядом с основным. Мешки уложены заботливой рукою, в строго очерченном и точно рассчитанном месте. Прозвучал звонок. Немудреная мелодия: «Ах, мой милый Августин, Августин» на доли секунды опередила взрыв. Панельный дом, советских времен застройки, сложился как карточный домик.

Рядовому второй стрелковой роты, двадцать четвертого пехотного батальона, солдату Степану Семга было очень страшно. Так страшно ему не было ещё никогда в жизни. Ему не было страшно, когда его, еще двенадцатилетнего мальчишку, поймали хулиганы из соседней деревни и крепко надавали по шее. Не было страшно и когда он, студент техникума, год назад, заступился за какую-то девчонку, в драке на танцплощадке. И когда пьяный дурак, размахивая ножом, грозился его убить, Степан выбил нож из его рук, а потом помог его доставить в милицию. Но сегодня двадцать второго июня 1941 года, в семнадцать часов ноль – ноль минут, ему стало страшно. По настоящему, до дрожи в коленках, до судорог в животе.

Все началось внезапно, под утро. Не было ни тревоги, ни воя сирен. Было обычное летнее утро. А потом начали падать бомбы. Военный городок был разбомблен сразу. От 24-го пехотного батальона не осталось почти ничего. Через час после бомбёжки, командир батальона майор Евдокимов, смог собрать около сотни человек. И это от батальона, в котором, согласно штатного расписания, было триста шестьдесят два человека. Кроме солдат в живых осталось несколько офицеров. После недолгого совещания, было решено выставить заслон на западном направлении и стоять до тех пор, пока не подойдут основные силы или наладится связь с вышестоящим командованием.

Это было утром, а сейчас в пять часов вечера, после нескольких бомбежек и трех отраженных атак фрицев, солдат Степан Семга сидел в своем окопчике за невысоким бруствером и смотрел в прицел своей винтовки, и ему стало, наконец, страшно. От той сотни солдат, что встали заслоном на пути фашистов с утра, сейчас в живых оставалось всего ничего, человек пятнадцать, двадцать, и то, если еще считать раненых. Из офицеров, после попадания бомбы, прямо в штабную землянку, не осталось никого, кроме командира третьего взвода, лейтенанта Иванова. И сейчас, когда все уцелевшие сидели, заняв свои места, в наспех отрытых окопчиках и траншеях, лейтенант ползком, прикрываясь, пробрался по траншее и занял место возле Степана.

– Что солдат, жив ещё?

– Товарищ лейтенант, когда наши подойдут? – рядовой отвел слезящиеся глаза от прицела винтовки и посмотрел на своего командира,

– Честно сказать, не знаю. Связи нет, и когда помощь подойдет, не скажу солдат. Кстати, как звать тебя?

– Степан я, товарищ лейтенант,

– Держись Стёпа, нас мало осталось.

– Ну что же это делается, а? Товарищ лейтенант. Фриц этот, прёт и прёт. Ну как кобели на сучку. Шальные какие-то. Я в прицел смотрю, попал в одного, а рядом идут, даже не дергаются, они что психические?

– Может и психические, может пьяные, леший их разберет. Но я знаю одно: – их там было около батальона, как пить дать. И они шли на нас. Да нас почти всех поубивали, но и мы их тоже. Сам сказал, попал в одного – другого. Главное они там, а мы еще здесь стоим и живы ещё. А пока живы, значит, мы их не пустим. Туда, – тут лейтенант, забывшись, махнул своей раненой рукою назад на Восток. От боли в руке, он невольно скривился,

– Боишься? Скажи честно.

– Утром, товарищ лейтенант не боялся, как-то не до этого было. Бомбежка, потом беготня, туда-сюда, времени не было. А потом окопы рыли, опять бомбы, потом фрицы попёрли. Только пули свистят, суки, над ухом и злость в глазах. А сейчас посмотрел на наших и страшно стало. Мало нас.

– Страшно это хорошо, так и должно быть, значит, жив еще солдат. Думаешь, мне не страшно, страшно мне, еще как. Но потому, что нас мало осталось и, что мы не сдюжим и пропустим этих сволочей на нашу землю.

– Спасибо товарищ лейтенант. Разрешите вопрос?

– Валяй,

– Как вас зовут, товарищ лейтенант, вы ведь не из нашего взвода?

– Сергей я, Серёга Иванов. Представляешь Степан, месяц назад женился, а меня направили сюда, на Запад, служить. Я поначалу хотел и жену сюда взять, да тёща не позволила. У них там, под Курском, хозяйство свое небольшое, огородик есть, парочка коз, коровка. Благодать.

– Да – а, красиво, как представлю, товарищ лейтенант. А сейчас, как все будет, а?

– Да нормально будет, вот продержимся еще немного. Не пустим фашистов. А там и наши основные силы соберутся, танки наши подойдут, авиация. Вломим этим козлам на х..р, дадим им про… ться. Мало не покажется. Глядишь, через недельку по Берлину пройдемся, а после войны в отпуск. Тебя к себе в гости приглашу, в баньке посидим, попаримся, пива попьем…

Небольшая горстка солдат, сидела, окопавшись, в наспех отрытых окопах. В траншеях позади, лежали, тела погибших. Под ногами валялись пустые патронные коробки, какие-то тряпки и бумаги, обрывки бинтов. Тяжелораненых оттащили в сторонку, в небольшое укрытие. А легкораненые, перебинтовавшись, наряду с остальными, заняли свои места в оборонительном рубеже. Грязные, – в земле, песке и пыли. Потные, – перемазанные чужой и своей кровью. В копоти. Солдаты, собрав патроны и гранаты, готовились к отражению очередной атаки врага.