Ольга Скляренко - Жили-были сказки…

© Ольга Скляренко, 2018

ISBN 978-5-4490-7973-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Петр Афанасьевич писал книгу. Он усердно трудился над ней всю жизнь, лелеял каждую фразу, заботливо перечитывал каждый абзац, тщательно исправлял, корректировал, снова исправлял и как-то за всем этим делом не заметил, как умер.

Странно, подумал Петр Афанасьевич, вот я умер и что теперь?

Не успел он так подумать, как в комнате материализовались два человека, один в темном двубортном костюме, а второй в белых шортах и гавайской рубашке. То есть по факту, конечно, никакими людьми они не были, но нужно же было их как-то, пусть даже в мыслях, называть.

Ангел и черт? – подумал Петр Афанасьевич.

– Совершенно верно! – словно прочитав его мысли, белозубо улыбнулся тот, который в гавайской рубашке, – разрешите откланяться, я – Сигизмунд Аристархович, а это, – «гаваец» почтительно кивнул в сторону темного, – Серафим Модестович.

Серафим Модестович слегка нахмурился, вздохнул и открыл толстую черную папку.

– Итак, Петр Афанасьевич, приступим к подсчету грехов…

– Э, Сима, погоди, не торопись, что ж ты так сразу и про грехи, – засуетился «гаваец» и, понизив голос, жарко зашептал, – Сима, мы ж договаривались, ты что ж творишь-то, Сима, нельзя так, без подготовки…

Петр Афанасьевич испуганно переводил взгляд с «гавайца» на того, другого, в темном костюме, и обратно.

– Это что же, – охнул он вдруг, – что же мне теперь, в ад?

– Ну, – замялся «гаваец», – так-то, конечно, да, в ад. Но понимаете…

«Гаваец» горестно вплеснул руками:

– Никак вам не получается к нам в ад. У нас в аду сейчас – адское перенаселение. Мы и так уж всех уплотняем-уплотняем, но, сами понимаете, ад-то не резиновый.

– Не резиновый, понимаю, – машинально повторил Петр Афанасьевич и перевел взгляд на того, который в костюме.

Который в костюме кашлянул и нервно захлопнул папку.

– А к нам в рай критерии отбора строгие, – вздохнул он, – вы по баллам не добираете. И к тому же, вы – писатель.

Петр Афанасьевич нервно захлопал глазами.

– Хотя, строго говоря, – продолжил тот, что в костюме, – вы ведь не публиковались. Так ведь?

– Не, не публиковался, – промямлил Петр Афанасьевич.

– И в соцсетях свой роман не выкладывали?

Петр Афанасьевич замотал головой.

– И друзей и родственников своим романом не муча… Не читали им свой роман?

– Не мучал и не читал, – честно подтвердил Петр Афанасьевич.

– Вот видишь, Сима, – встрял «гаваец», – он не мучил.

– М-да, дилемма, – пробормотал тот, что в костюме, – и как же нам теперь с вами быть-то?

– А может дадим Петру Афанасьевичу шанс? – воодушевился «гаваец», – пусть он понеприкаивается немножко, а, Сима?

– Как это, понеприкаивается? – не понял Петр Афанасьевич.

– Ну, неприкаянным побудете лет так триста, – пояснил «гаваец».

– Не меньше пятисот, – отрезал тот, который в костюме.

– Сима, – укоризненно покачал головой «гаваец», но, наткнувшись на непреклонный взгляд товарища, поспешно затряс головой, – пятьсот, так пятьсот, как скажешь.

– А что мне делать-то? – Петр Афанасьевич испуганно сжался. Его руки тряслись, а ногой он безуспешно пытался нащупать клетчатый тапок.

– Являться, – засмеялся «гаваец», – писателям, поэтам и прочим графоманам. Во сне и наяву. Можете рукопись им свою читать.

С этими словами «гаваец» сунул в руки Петру Афанасьевичу рукопись, и оба, и «гаваец», и этот второй, в костюме, растворились в воздухе.

С тех самых пор, бродит по свету неприкаянный Петр Афанасьевич, в пижаме и одном клетчатом тапке, и всем читает свою бессмертную рукопись.

Серого я узнал сразу же, как только вошел в вагон электрички. На нем красовался потертый намордник, а шею украшал строгий ошейник шипами наружу. От ошейника тянулся толстый ремень поводка, который заканчивался в крепко сжимавшей его маленькой ручке тощенькой невзрачной девчушки. Девчонке было на вид лет двенадцать-тринадцать. Красный берет, две аккуратные темные косицы, веселенький рюкзачок, то ли с мишками, то ли с котятами – ни дать, ни взять отличница, едет на каникулы проведать больную бабушку.

Я плюхнулся на сиденье напротив.

– Классная у тебя собака.

Девчонка равнодушно поджала плечами.

– Как зовут?

– Бобик.

Я видел, Серый аж передернулся, а я наклонил голову и закашлялся, стараясь изо всех сил подавить смех. Да, в чувстве юмора ей не откажешь.

– И давно она у тебя? – прокашлявшись, продолжил я.

– Давно, – буркнула девчонка.

– Аааа.

Разговор, явно, не клеился.

– Слушай, а как тебя звать? Меня вот Иван, – представился я, – Иван Семенович.

– Мне мама не велела с незнакомыми разговаривать, – сквозь зубы процедила девочка и отвернулась к окну.

– Да, ладно, – притворно небрежно заметил я, – с такой собакой можно никого не боятся.

Серый, подыгрывая мне, глухо зарычал.

– Ты куда едешь, к бабушке, небось?

– Да, к бабушке, к больной бабушке – медленно растягивая слова, сказала девчонка, и ее широкий рот расплылся в зловещей улыбке. Не то, чтобы я испугался, но, скажу прямо, от этой улыбки мне стало как-то не по себе.

Девочка снова отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Я украдкой оглянулся. Вагон был практически пустой, если не считать старичка, дремавшего в середине вагона, и высокой дамочки в очках, уткнувшейся в книжку. Этих можно в расчет не брать – дед спит, а дамочка из тех, кто живет в мире розовых пони и цветных радуг. Я незаметно вынул из кармана прялку, резко нагнулся к девчонке и уколол ее в тыльную сторону ладони. Взгляд девчонки невидяще застыл, потом веки медленно закрылись, а головка склонилась на одно плечо так, что красный берет чуть-чуть съехал на бок. Через минуту передо мной была просто мирно спящая девочка.

Я быстро снял с Серого намордник. Тот благодарно взглянул на меня и широко, в голос зевнул.

Электричка приближалась к станции. Я аккуратно взял девочку на руки и направился к выходу.

***

Ираида Максимовна ждала нас на станции, как и было условлено.

– Все нормально? – спросила она и после моего утвердительного кивка коротко приказала, – давай сюда прялку, а Снежанку положи в машину, на заднее сиденье.

Я сделал, как велено. Ираида Максимовна заглянула в салон машины и нежно поправила головку девочки. Поймав мой удивленный взгляд, она вздохнула.

– Да знаю, знаю я, что ты там себе думаешь, – Ираида Максимовна тихонько захлопнула дверцу, – да только она мне внучка все-таки. Родная кровь, как ни крути. А потом… – она взмахнула рукой, – молодо-зелено, хотят все и сразу, думают, скормят бабку старую волку, все наследство им достанется. Нет бы подождать чуток, я ведь не вечная. Ну ничего… вот поспит лет сто, а потом мы ее пристроим, мало ли дураков-то на свете шатается.