Андрей Дробот - Холодный путь к старости

– Уйми гадину, – крикнул я, – найду, что потяжелее, и по башке дам.

– Смотри, как бы сам не получил, – крикнул он и ушел от окна.

Я уже приблизился к своему подъезду, отбиваясь от разъяренного пса, как почувствовал звучный щелчок по дубленке, будто кто камешком крепко попал. Глянул. Оказалось, хозяин собаки обстреливает меня из пневматической винтовки. Пульки стучали по шубе, отскакивали и терялись в сугробах. Не больно, но жутко обидно. Да и в глаз попасть мог. Куда ж я потом?

– Мужик, кончай ерундой заниматься! – крикнул я ему вполне пристойно.

– Убирайся домой, мутило!

За точность последнего слова не ручаюсь, возможно, прозвучало нечто худшее, я не сдержался.

– Сейчас в милицию позвоню, – пригрозил и поспешил домой под перестук пневматических пулек и лай сволочного пса.

– Звони. Мутозвон… – полетело мне вслед.

Подъездной дверью я отделил собаку от своего уже полупальто и быстрее в квартиру, к телефону, а потом во двор, чтобы встретить подкрепление. Милиция прибыла быстро. Ребята в форменных сине-серых телогрейках забежали в подъезд нарушителя моего спокойствия, а потом вышли на улицу и ко мне.

– Все в порядке, гражданин. Можете отдыхать, – сказал один.

– Что будет с хамом?

– А что с ним должно быть?

– Повлияйте. Он сущий дебош сотворил.

– Какой дебош? Ничего не было. Ты, мужик, выпил лишнего.

– Как не было?…

– Так не было. Выпил, иди и спи.

– Правды хочу… – настаивал я.

– Ах, правды… Полезай в машину.

Запихнули меня в милицейский «Уазик», по бокам сели два страшнейших мордоворота, коим только рэкетом заниматься, и повезли в отдел, приговаривая:

– Счас, мужик, посадим тебя в камеру к отбросам общества, похуже тебя. Поубираешь за ними мусор и отходы телесного производства, вмиг протрезвеешь и понятливым станешь.

В отделе меня оскорбляли, унижали, требовали отказаться от написания заявления на сволочного соседа со сволочной собакой, а моих грехов-то было, что выпил вечером, но не до потери же человеческого разумения, а значит, и достоинства.

– Ты ж пьяный, какое заявление? – убеждали меня.

– Мы тебя палочками попрессуем, – устрашали меня.

– Гад меня собакой травил и пульками. Его к ответу надо, – не сдавался я.

– К ответу так к ответу, – сказали мне. – Поехали на медицинское освидетельствование – приравняем тебя к алкашам…

По дороге милиционеры меня опять обзывали:

– Мужик, ты полный мутак. Наверное, на учете состоишь? У тебя травм головы не было? Не было? Значит, будут…

– Да у тебя, наверное, желтый билет…

– А ты, случаем, сам не кусаешься?..

В больнице тоже не церемонились, и я заявил:

– Добровольно на обследование не дамся. Совершаете насилие, так совершайте до конца.

Сказал и встал в оборонительную позу боксера.

– Как же кровь брать? Он ненормальный, – испугалась врач и отказалась ко мне подходить.

– Ну козел! Ну козел! – обозвали меня. – Бери его, ребята, и назад в отдел.

В отделе сызнова принялись унижать и стращать:

– Либо ты, башка сосновая, отказываешься от заявления, либо в камеру определим.

– От правды не откажусь. Делайте, что хотите, – не поддавался я.

С меня сняли обкусанную собакой дубленку и повели в камеру. На пороге приостановили, чтобы я послушал, как собравшиеся милиционеры обсуждали то, что меня ждет. Они жутко хохотали. Ко мне подошел страшенный парень в гражданской одежде, может, переодетый мент, а может, и уголовник какой. Это порой сложно разобрать. Он оценивающе пуганул:

– Хороший мешок. Буду на тебе удары отрабатывать…

Но я, как Коперник перед сожжением, настроился на муки ради правды. Да хоть на крест. Меня заперли в камере… Спать не дали. Проскрипели засовы, и вновь на психические опыты.

– Ты еще намерен заявление писать? – спросили.

– Моей воли не сломить…

– Мы еще не начинали. Сейчас пойдешь в другую камеру, переориентируешься…

– Ничего, перетерплю. Раньше на кол сажали, а кол-то толще будет. За правду на все готов…

– Козел умнее будет! Что с таким делать? Может, ты голубой? Может, тебе этого хочется. Шиш! Не получишь. Ребята, в машину его, и назад…

Меня проводили пинками и привезли к дому. Там был и сосед, каковой собакой травил и из пулек стрелял. Двое моих сопровождающих приблизились к нему. До меня донеслось:

– Товарищ майор, ваш обидчик прямо хорек бешеный, не отказался от заявления, но можете отдыхать спокойно. Мы на него рапорт составили, что нашли в городе пьяным. Штраф выписали. Так что его заявление, если напишет, будет после нашего и без доверия.

Время за час ночи, а тут коррупция, созвучие власти против простого народа. Надежда на вас, газета. Фамилия одного, майора, на «К» начиналась. Другой – старшина, фамилия не прозвучала. Прошу помочь мне разобраться с памятью, потому как за правду я и под пульки, и под собаку, и под палки».

В редакции газеты маленького нефтяного города понимали, что письмо – правда, но связываться с милицией не хотели. Алик тоже. Дело казалось опасным. Журналисты выслушивали подобные рассказы, сочувственно качали головами и все. Только забывчивость и узколобые шоры помогают не чувствовать дискомфортных мук осознания несправедливости, творящейся рядом, а потом в редакции научись красиво отвечать на подобные письма. Примерно так:

«Мы разобрались с вашим случаем. Вы действительно были сильно пьяны, до темноты в глазах. На вас было изначально надето самодельное полупальто, дубленка приснилась. Стреляли из пневматического ружья не по вам, это вы стреляли по гулявшей на улице хозяйской собаке. Милицию вызвали действительно вы, а когда вас забирали, вы кричали кому-то, глядя в небо: «Что из окна выглядываешь? Я еще доберусь до тебя, соседушка!» Но никто из окон не выглядывал, только луна из-за туч подсвечивала. Вас попытались пристроить в психо-наркологическое отделение, но вы не ужились с местными пациентами. Сотрудники наркологии опять вызвали милицию, вас доставили назад в вашу квартиру, где вы и уснули. Искренне сочувствуем и просим впредь не напиваться».

***

Нельзя встречаться с такими людьми, как булочник Коновалов, санитарный врач Нашаров, обманщица с прибором Анастасия, изучать их и остаться ребенком, верящим в безоблачность жизни, в прекрасных и чистых людей. После таких встреч у Алика неизменно возникал вопрос: почему? Почему книги воспевают светлых героев и хорошие деяния, благожелатели призывают к доброте, святоши проповедуют красивые вечные истины и все мимо, или почти все мимо, как красивый туман над смертельной трясиной, как пригожая ткань, прикрывающая уродство. Когда понимаешь, что люди лезут во мрак и поклоняются дерьму, а призывают к свету, в душе возникает чувство неуверенности в собственных убеждениях.