Мария Кущиди - Пленники хрустального мира

Молчание нависло над нами, пробежав по комнате холодной волной, качнув ровное пламя свечей, одетых в серебряные дорогие канделябры.

Закрыв глаза, я устало припал к бархатной спинке стула, не зная, что и ответить.

Рад ли я вернуться туда, где я давно перестал быть счастлив? Рад ли я тому, что некогда огромный для меня мир внезапно стал так мал, что я едва могу дышать его тесным воздухом? Рад ли я тому, что дорогая для меня душа сейчас слишком далеко от меня?..

– Я запутался и уже не могу понять, чему я сожалею, а чему нет.

Подхватив одну из фигурок, Эндиан начал медленно крутить ее в своих руках, едва прищурив свои хитроумные глаза.

– Вижу по тебе, что ты болен кем-то, смертельно болен, – сказал он, покачав головой в знак собственной правоты. Как же он чертовски был сейчас прав. – И единственным лекарством, которое может тебя спасти, является как раз лишь та, которую ты любишь. Ты говорил ей об этом?

– Нет, – опустошенно ответил я, понимая цену несказанных ранее мною слов.

Эндиан неодобрительно посмотрел на меня, поставив фигурку на середину хрустального поля битвы.

– Иной раз уже будет поздно говорить об этом. Ее душа может быть поймана совсем в чужие сети.

Когда тусклое, темное солнце маленького мира исчезло за черными облаками холодного вечера, поместье Кёллер налилось прекрасными, чарующими звуками, виртуозно рождающимися под тонкими музыкальными пальцами Лео, что едва дотрагивались черно-белых клавиш темно-синего лакированного пианино.

Его музыка – это не что иное, как крик его собственной души, которая продолжает рыдать на протяжении долгих лет. Никто не знает, какое его чувство рождает такие композиции, да и никто не думает об этом, просто наслаждаясь его удивительными музыкальными тональностями, в которых медленно утопает все вокруг. Но как же много ему пришлось однажды заплатить за эту любовь к музыке, за эти уникальные способности, которыми обладает лишь он один… Только жгучий глубокий шрам на его шее, сползающий с щеки и уходящий на грудь, напоминает о его болезненной плате за истинный талант.

Когда последняя нота томительно опустилась на окружающий мир поместья, все вокруг замерло, кажется, даже перестав дышать. В груди моей все резко сжалось, словно в кованых тисках, болезненно изнывая от тягостной тесноты.

В эту минуту, когда Лео завершил свое очередное признание в любви кому-то неведомому, мне стало еще более тоскливо, невыносимо больно.

Краски вокруг меня стали еще более серыми, безжизненными и пустыми, потеряв всякую долю прежней истины. Это был не тот мир, который я помню. Душа, запертая внутри меня, яростно кричит, настойчиво говоря об этом. И я бы вечно испытывал эту серость, был бы ее верным слугой, если бы не одно чувство, пообещавшее мне безграничную свободу.

Оно пришло ко мне в тот момент, когда я был полностью порабощен одиночеством. С этого самого момента мне везде чудились эти прекрасные голубые глаза, наполненные всевозможными красками жизни. Именно тогда, когда они были так далеко от меня, я понял, что уже не смогу прожить без них ни единого дня.

Возможно, мы всегда были не правы, думая, что такие, как мы, значительно отличающиеся от людей, никогда не познаем великое светлое чувство, подвластное лишь им одним, но это чувство уже давно живет внутри меня самым нежным проявлением зависимости.

Академия была пуста, и что-то взволнованное чувствовалось в каждом ее затемненным уголке. Еще никогда в этих стенах не было такой тишины, выедающей в душе неизгладимую тревогу. Ни единого лучика света, застывшего в едва потрескавшихся окнах, ни единого звука, притаившегося за дверью… Ничего, что могло бы говорить о жизни, к которой я уже очень давно привык.

Изучая одинокие коридоры, безмолвно застывшие в тишине, я перебирал в голове всевозможные варианты внезапного исчезновения жизни из этих готических холодных стен. Но ни одно предположение не могло удовлетворить мой жгучий интерес.

Звук моих шагов, рассыпающихся по всему пространству «Кёрс-Роуз», был единственным признаком жизни, едва в силах вернуть академии прежние силы, чтобы существовать.

По моей спине пробегал целый легион ледяных мурашек, колющих меня своими заостренными проворными лапками. Академия не могла опустеть, она не могла вот так умереть, если только это не очередная забава Лореила.

– Энгис. – Нежная рука коснулась моей ладони, заставив сердце внутри меня бешено всколыхнуться.

Увидев безгрешно струящийся свет ясных голубых глаз, что без памяти смотрели на меня, я затаил дыхание, впервые решившись позволить себе крепко обнять это хрупкое тело, уже не боясь за его сохранность.

– Я боялся, что уже не смогу увидеть тебя, – едва слышно обронил я, не выпуская ее из своих горячих объятий, в которых она казалась такой невесомой, легкой парящей снежинкой над грешным покровом бренного городка.

– Боялся? За меня? – голос ее почему-то дрожал. – Но, Энгис, почему?

Я безустанно готов был придумывать самые разнообразные ответы на этот настойчивый вопрос, никак не решаясь сказать о том, что я чувствовал по отношению к ней. Не знаю, что внутри меня противится этим простым словам, о которых мне рассказывал недавно Эндиан. Они точно вылетели из моей головы, улетев вместе с холодным потоком встречного ветра, поднявшись высоко к темным низким небесам.

– Потому что я не хочу, чтобы твой цвет глаз принадлежал кому-то еще.

Взяв мое лицо в свои ладони, она непринужденно улыбнулась, подарив мне нежный, но несколько отстраненный поцелуй. Ощущая нежность ее тонких губ, я лишь сейчас понял, что мои сети были пусты, однако в ее без единого шанса на свободу лежала моя душа, запутавшаяся в прочных веревках вечности.

Я не хотел возвращаться в поместье Кёллер, вспоминая неприятную удушливую атмосферу одиночества и тоски, в которой я оказался бессильным.

Моим верным спасением от неминуемой гибели стала Вейн, единственная в силах развеять все ненастья, черными тучами скопившиеся над моей головой.

Не сводя с нее своих глаз даже тогда, когда она, желая уединиться с хорошим томиком фантастической истории, одна была в едва освещенной библиотеке, я тайно любовался ею, оберегая, как один из редчайших драгоценных камней.

– Почему ты смотришь? Мне неловко от твоего взгляда, – однажды спросила она, заметив меня за темными книжными стеллажами.

– Я боюсь, что ты вдруг исчезнешь, – ответил я, более не найдя подходящих слов.

Да, когда она оставалась одна, я боялся за нее больше, чем за самого себя. Я не мог и вообразить то мгновение, когда ее легкое тело, подхваченное воздухом, начнет рассыпаться на частички, медленно превращая ее в пыль. Кто-то бы сказал мне, что это слишком, но я никак не могу выбросить из своей головы этот образ, исчезающий в темноте. Но самым страшным для меня было то, что я уже не смогу к ней прикоснуться.