Наталья Берязева - Дурочка Надька. Про меня. Про вас. Про нас

– Внематочная беременность. Ты могла умереть, если бы мы хоть капельку промедлили.

Хорошо, что наш знакомый ради тебя вышел не в свою смену.

Когда мать ушла, она долго лежала и думала, что, оказывается, он ее обманывал. Говорил, что с ней ничего не случится. Что он с ней понарошку. Что не позволит, чтобы с ней что-то произойдет. Он терпеть не мог презервативы. Она вспоминала его мокрый рот, его липкие руки, когда он сжимал ее в своих объятьях, его стоны, когда он со всей силы наваливался на неё.

– Нет, он просто так от меня не отделается.

– Я ему все скажу. Я потребую.

Что, она еще не знала. Но понимала, что теперь она может просить у него больше. Хватит подачек, пусть заплатит за то, что он с ней сделал. Вернувшись домой, она бросилась ему звонить. Она кричала в трубку, что он гад, что так не поступают. Что он должен оплатить ее боль и позор. А то она расскажет все родителям, она его опозорит. В четверг, как обычно, она ждала его звонка. Чтобы ехать к нему. Он не позвонил. Ни в этот четверг, ни в следующий. Она поехала к нему на работу. Секретарша сказала, что Сергей Георгиевич уехал в командировку и нескоро вернется.

– Ему что-то передать? – ехидно спросила она. Или ей это только показалось?

– Как вас представить?

Она со злостью хлопнула дверью.

Все, красивая жизнь закончилась. Дома она взяла большие ножницы и изрезала любимое розовое платье на кусочки. За то, что оно было розовое. За то, что именно в нем он ее встретил. За то, что розовые очки спали. И она больше не принцесса. Сказка закончилась. А потом она долго плакала, лежа на кровати в увядших лепестках платья.

Ох, как она умела задорно смеяться. А еще легко садиться на колени к незнакомым мужчинам. Они вначале терялись, а потом, видя длинные ноги и всегда улыбающееся лицо, расслаблялись и начинали приобнимать красивое тело, которое неожиданно стало таким близким и доступным.

Она любила шокировать, удивлять, покорять, сводить с ума, заставлять делать то, что она хотела. Нет, она не была алчной, той самой волчицей, которая всегда в погоне за жирной добычей. Она просто любила жить, смеяться до икоты, флиртовать, выдавать авансы.

И все. Ей нравилось чувствовать свою женскую силу. И не более. Она ничего не просила и даже бы обиделась, если бы ей предложили что-то взамен на ее любовь. Она просто так жила. Взахлеб. Если ей нравился мужчина, то она влюблялась и отдавала себя всю без остатка, не заглядывая в его кошелек и не требуя подарков. Ведь сама любовь уже подарок. А у нее ее было много. Потому она была не жадная на любовь. И вот она сидит в кабинете большого начальника. Он симпатичный. Только слишком холеный. Сразу видно чей-то протеже или папенькин сынок. В чуть за тридцать на такие должности не назначают. Костюм с иголочки, галстук, рубашка с запонками. С запонками! В провинциальном городе!

Она сидела на столе и болтала ногами. В этом кабинете она по работе. Интервью. Она журналист. Очень толковый, между прочим. А он просто мужчина. Красивый и такой прямо с картинки. Вот и смеется, вот и хохочет, стараясь его поддеть и зацепить. Он же в свои слегка за тридцать уже весь правильный как сотни раз выверенный формуляр. Вот она и хочет его заполнить. Только по-другому. Не так, как он привык. Она ему нравится. Она это чувствует. Потому он не спешит отвечать на ее заготовленные вопросы. Вот уже коньяк на столе. Лимончик аккуратно порезан на дольки. И жутко дефицитные конфеты.

– Выпей, – он ее умоляет.

– Не хочу, – смеется она. Я не люблю алкоголь. Он мешает работать. А ей сегодня надо еще много чего успеть. Если что, то у нее двое детей и надо поторопиться забрать их из детского сада. Он, однако, неумолим.

– Выпей, такого коньяка тебе еще никто не предлагал. Я сейчас отправлю секретаршу домой, и мы будем одни.

– Хорошо, уговорил.

Она легко выпила крохотную рюмочку и закусила лимоном. Вкусно, да, такого она еще не пробовала. Привкус как у пережаренного сахара, который они с братьями плавили на ложках в ее родном провинциальном городке. Да, тогда конфет не было, а расплавленный сахар чем-то напоминал петушка на палочке. Они держали ложки над огнем в печке, а потом просто сосали эти медные ложки, пока они не становились идеально чистыми. А тут коньяк со вкусом детства. Она выпила еще рюмку. И снова вспомнила братьев, которые были ей и няньками и мамками.

– Ты чего перестала улыбаться? Ты же так заразительно смеешься.

Походкой жирного и закормленного кота к ней подходил начальник. Он уже запер дверь и жаждал любви. Той, о которой она не мечтала совсем. Флирт, да. Поулыбаться, да. Ну, посидеть на коленях. А дальше она уже и не рассматривала. Ей зачем? Она замужем и у нее дети. И муж, куда с добром, как говорит мама. Но начальник так не думал. Он резко задвинул ее на стол и начинал сдирать с нее одежду.

– Э, вы чего?

От неожиданности она даже перешла на вы.

– Я не хочу!

Но тот, который только что был застегнут на все пуговицы, который боялся лишним словом себя как-то проявить, просто впал в ярость. Он жаждал, желал, требовал любви. Здесь и сейчас. Быстро. Она была в шоке. В ужасе. В страхе. В опасности. Она начала его отталкивать, бить по лицу, успокаивать, требовать остановиться. После получасовой борьбы, уже лежа на полу, собираясь с силами, она подумала, что его оскорбила, сказала что-то лишнее, потому что он как-то обмяк и ослабил хватку.

Вот он встал. Поправил воротник рубахи, вставил запонки, что лежали на полу. Застегнул пиджак.

– Пошла вон. Я хотел сделать тебя счастливой. Чтобы ты знала, какой бывает красивая жизнь. Ты ее недостойна. Так и будешь ходить в разных сапогах. Ты свой выбор сделала.

Она ехала на трамвае и плакала. Да, он прав. У нее нет даже денег на сапоги. Они у нее действительно разные. Это мама, ее слепая мама, желая ее поддержать, прислала их ей. Она была так счастлива, что смогла их ей купить, достать. Чтобы дочь ни в чем не нуждалась. Просто работала. Мама не могла видеть, что один сапог был коричневый, а другой темно-фиолетовый. Ей просто дали не кондицию в магазине, а она от радости и не заметила. Конечно, она все сразу увидела, когда получила посылку. Но выбора не было. На дворе была поздняя осень, и надеть ей было нечего. Она смеялась, что она одна такая в этих сапогах, что ни у кого подобных больше нет. Муж молчал, потому что ему сказать было нечего. Вот она и ходила в разных сапогах, смеясь и шутя. Начальник это увидел иначе. Нищая девчонка, которую он хотел осчастливить, не приняла его предложение. Значит, он сделает так, чтобы она осталась такой навсегда. Нищей в разных сапогах. Да, он оказался злопамятным. С работы ее уволили по статье «несоответствие занимаемой должности». Из города пришлось уехать. А сапоги пришлось носить еще долго, потому что заменить их было нечем. Она по-прежнему смеялась, даже хохотала, и иногда садилась на колени к мужчинам. Просто так. Но никогда больше в кабинетах больших начальников. Потому что ее женская власть здесь уже кончалась. Здесь были другие правила игры. Она усвоила этот урок.