Георгий Левченко - Люди

«Как же ты так? А если вдруг… Хотя нет, ты права, ты обязательно поправишься. Тебе вовсе незачем ей говорить».

«А лысую башку я как объясню? Не говорить вообще было бы чересчур даже для меня. Но она у меня умненькая, всё поймёт».

«Ты ведь не замужем? Сложно, наверное, одной растить ребёнка? Её отец хоть помогает?»

«Это очень щепетильный вопрос. Отец о ней не знает, и я не представляю, как ему сказать».

«Как же так? Нельзя лишать мужчину радости отцовства. Обязательно всё ему расскажи».

«Я бы с удовольствие, но не знаю, где он сейчас и жив ли вообще. Теперь бы его участие как раз таки очень даже не помешало».

«Как у тебя всё сложно и загадочно. Не расскажешь?»

«Нечего рассказывать. Курортный роман, и всё тут. Сложно не одной растить, ребёнок сам растёт, никуда от этого не денешься, сложно оставить его одного, душа болит, она ещё не готова к жизни, а деда с бабкой в живых уже нет».

«Ты совсем одна, что ли?»

«Есть брат, но лучше, чтобы его не было. Отменная сволочь, уголовник и хам».

«Надо же, никогда в жизни не видела уголовников, только в кино».

«Да ты с Луны свалилась! Где же ты выросла?»

«Здесь и выросла, чего удивительного? Ты, Валя, знаешь, так говоришь, будто всё в жизни перевидала, но, на самом деле, далеко не всё, а только плохое. У меня тоже есть свои дурные воспоминания, и скелеты в шкафу найдутся, но связаны они, скорее, с излишней требовательностью и строгостью родителей, а не с жестокостью, преступлениями, алчностью или тривиальным безразличием людей».

«Ты не так поняла. Мой брат – исключение, а родители меня любили, хоть и были тоже, как твои, требовательными, но очень гордились моими успехами по службе. И в жизни я видела не только плохое, пусть и поверить в это сложно, учитывая, где мы сейчас с тобой разговариваем, но опыт – вещь совершенно бесценная».

«Не надо, Валя. Какой опыт? Общения с уголовником?»

«Хотя бы».

«Нет уж, избавьте меня от такого «бесценного» приключения, он мне в жизни совершенно не нужен, проживу и без него».

«А если возникнет ситуация…»

«Обращусь в полицию. От общения с животными я и сама попытаюсь оградиться любыми доступными способами, и родных постараюсь избавить».

«Ты так говоришь, будто отчаянно хочешь обезопасить себя от реального мира. Так не получится».

«А ты так говоришь, будто весь мир только и состоит, что из человеческих отбросов. Нет, в нём есть ещё и музыка Шопена, и стихи Гейне, и много чего возвышенного, прекрасного, честного, мужественного, справедливого».

«Не знаю я никаких Шопенов и Гейне, только удивляюсь, как ты смогла прожить столько лет и сохранить такие наивные иллюзии о мире, в котором мы живём. Где ты видела эту мужественность и справедливость? Это просто слова, которыми заманивают простушек вроде тебя, и потом имеют с них всё, что угодно. Ты кем работаешь?»

«Преподаю в вузе психологию межличностного общения».

«Надо же, никогда бы не догадалась. И ты, конечно, должна считать свою работу пусть и не самой значительной, но хотя бы нужной, полезной, имеющей смысл, чтобы продолжать выполнять её на приемлемом уровне. Здесь и вступают в дело твои иллюзорные идеалы. Они отвлекают внимание от пустоты твоего занятия, ты старательно пытаешься не замечать, что студентам преподаваемый тобою курс не нужен, не интересен, бесполезен, а твои усилия излишни, и только поэтому продолжаешь их прилагать. Тебе кажется, что происходящее – всего лишь прелюдия к чему-то большому, замечательному, чистому и светлому, которое впоследствии разъяснит все возникающие ныне недоумения, предаст смысл предыдущей деятельности и тому подобное. Но нет, ничего такого, Поленька, не жди, ничего такого не произойдёт, то, что ты переживаешь здесь и сейчас – это и есть твоя и моя и чья-либо ещё настоящая жизнь. И много ли ты в ней видела справедливости? Вряд ли. А вот внушённые иллюзии заставляют безропотно ждать их воплощения, занимаясь покамест бессмысленной вознёй на обочине, которая полезна не тебе, а кому-то другому».

«Плоско ты, Валя, мыслишь, – Полина Владимировна совсем не хотела продолжать эту очень специфическую дискуссию, особенно здесь, в больнице, но профессиональная привычка дискутировать на любую тему и чувство, что терять в общем-то нечего, взяли верх. – Особенно о ценности пользы, как будто и без неё нельзя прекрасно жить, а если она есть и живёшь вместе с ней, то словно исключительно ради неё, и ничего другого у тебя в жизни больше нет. Ты сама-то кем работаешь».

Валентина Сергеевна ответила.

«Вот видишь, в твоей работе смысла ещё меньше».

«Зато я не позволяю себя увлечь глупыми идеалами».

«Сама ты глупая. Да и нужен ли этот смысл? Главное, чтобы все были живы-здоровы, в тепле и уюте, сыты и довольны. Мне хочется быть счастливой, а счастье в мире без идеалов – просто самообман сумасшедшего».

XVI

Той ночью Валентина Сергеевна долго не могла заснуть то ли из-за лекарств, то ли из-за новых переживаний. Полина Владимировна будто оплодотворила в ней какие-то размышления, считавшиеся ранее побочными и ненужными, тем самым открыв неизведанные ипостаси бытия, жаль только, что на очень непродолжительный срок. Прежде она не переживала из-за отсутствия счастья в своей жизни, и вдруг впереди смутно забрезжило понимание причины происходящего, однако при приближении к нему женщина почувствовала такой колоссальный разрыв между действительностью и собственным представлением о ней, что Валентине Сергеевне оказалось легче пожертвовать истиной нежели переменить образ жизни, что и привело её к скорому концу.

Когда она, наконец, заснула, то увидела сон, являвшийся как признаком грядущего недолгого выздоровления, так и бессмысленного бегства от неумолимой реальности бытия, не выносящей ни капли лжи. Перевернувшись очередной раз с бока на бок, Валентина Сергеевна вдруг очутилась на скамейке в осеннем сквере хмурым утром из далёкой молодости. На мокром асфальте лежали мокрые жёлтые листья, поблёскивая тусклым отражённым светом равномерно серого неба, скамейка тоже была влажной, сиделось на ней холодно и не комфортно, но вставать не хотелось ещё больше. Покамест развлекая себя причудливым орнаментом коры дерева напротив, слегка теребя носком туфли увядшую траву под скамейкой, она ожидала, быть может, самой важной встречи в своей жизни, невпопад размышляя о том, что ночной дождь, шедший несколько часов и прекратившийся незадолго до рассвета, должно быть, доставил много хлопот её родителям, не успевшим до начала осени покрыть крышу после достройки второго этажа. Но это было за сто с лишним километров отсюда, возможно, дождь всё-таки обошёл наше село стороной, и она зря беспокоилась, до сих пор играя роль прилежной дочери, когда можно было уже начать жить. Впрочем, от этого не легче, не прошлый, так какой-нибудь другой замочит им недавно побеленный потолок и оклеенные обоями стены. «Холодно. А, может, папа уже достал шифер, и всё обошлось. Надо будет им сегодня позвонить с комендатуры», – заключила она.