Андрей Бурдин - Теория всего

Теория всего. Часть первая. Глава первая

Меня зовут О’Брайн. Сержант О’Брайн. Когда ты служишь в полиции, у тебя нет имени. Как винтик огромной машины правосудия ты должен иметь индивидуальный номер. Если вы увидите меня на улице, знайте – мой номер семь пять четыре три один. Запомните эти цифры. Винтики огромных машин никогда не имеют имен. Только номера.

– Да, я только что видел, как высокий усатый полицейский средних лет выстрелил в чернокожего!

Запоминать номера проще, чем описывать внешность. Если несколько человек случайно увидят, как пять четыре три семь ноль вынес мозги какому–то драгдиллеру, их описания полицейского будут совершенно разными. Кто–то из них скажет, что у полицейского были белые перчати, а кто–то, что у него на левой кисти была наколота татуировка змеи. Кто–то скажет, что из-под фуражки торчала длинная челка, а кто–то вспомнит, что у этого полицейского был до блеска выбритый череп.

– Это был афроамериканец! Вы что, он чистокровный ирландец, я совершенно точно его запомнил! Каждый из этих свидетелей будет уверен, что только он один говорит правду, а остальные ошибаются. Если начать составлять фоторобот подозреваемого по их отрывочным воспоминаниям, то в результате окажется, что искать надо нескольких совершенно разных людей одновременно. Вот почему фотороботы так непохожи на разыскиваемых людей. Гораздо проще запоминать номера.

– Да, я видел, как девять три ноль пять семь только что выстрелил в чернокожего! Согласитесь, такое описание намного лучше. Имя и фамилия этого полицейского моментально выяснится, если ввести в полицейскую базу запрос с запомненным свидетелем номером.

Мой номер семь пять четыре три один. Меня зовут сержант О’Брайн. И, похоже, что я нахожусь в очень странном месте. Я думаю, это и есть пустота. Здесь нет ни пола, ни потолка, ни стен, и при этом я не ощущаю ледянящее чувство падения своего тела. И здесь нет света. И здесь нет эхо. Если вы спросите меня, сколько времени я нахожусь здесь, я не смогу ответить вам – когда я закрываю глаза и засыпаю, то проснувшись и открыв глаза, я вижу абсолютно идентичную картину того, что я видел до моего сна. То есть совершенно ничего. Я не испытываю чувство голода и мой мочевой пузырь не вынуждает меня срочно забежать в какую–то подворотню и расстегнув ширинку, с тяжелым выдохом облить ближайшую стену мочой, старательно уворачиваясь во время этого процесса от небольших бегущих ручейков, так и стремящихся попасть тебе под ботинки.

Меня зовут сержант О’Брайн. Мой номер семь пять четыре три один. По крайней мере, я прекрасно помню, где я находился за секунду до того, как оказался здесь. За секунду до этого места в трех метрах от меня человек в черной униформе, черном бронижелете и черной маске, скрывающей все его лицо, кроме глаз и рта, нажал на спусковой крючок своего Хеклера-Коха МП5К, бьющего лазерным целеуказателем прямо мне в лицо. У этого парня был особенный взгляд. Ледяной взгляд человека, готового даже отрезать голову младенцу, если ему прикажут сделать это. Что уж говорить о том, что бы ликвидировать полицейского.

Меня зовут сержант О’Брайн. Мой номер семь пять четыре три один. Сказать по правде, еще больше, чем постоянная пустота меня беспокоит то, что я не могу дотронуться до себя. Я чувствую свои руки, я могу сжимать их в кулаки и шевелить пальцами, но при этом я не могу дотронуться до себя. Сейчас у меня чешется нос. Что обычно делает человек в этом случае? Он делает, не задумываясь тоже, что и миллиарды других людей – определяет место, которое чешется, выбирает руку, которой удобнее почесать, подносит ее к своему лицу и чешет это место. Но в моем случае это не помогает. Хотя я делаю все тоже самое, на месте моего носа совсем ничего нет. Я не дотрагиваюсь до своего носа и губ. Там, где они должны быть, нет ничего. Автоматически я двигаю свою руку дальше. Я двигаю руку дальше и снова ничего, хотя тут уже должен быть затылок. Судя по всему, я убит. Но когда тебя убивают, мир выключается, и ты не можешь ничего воспринимать. Мне рассказал об этом мой брат. Он второй врач в экипаже скорой помощи. Стоит ему выпить на три–четыре шота водки больше, чем обычно и он начинает рассказывать мне разные интересные истории.

– Свет и туннель – ни хрена этого нет. Я вытащил сотни людей, но про туннель говорят только те, кто считает себя христианином и ходит по воскресениям в церковь – говорит он и резко выпивает шот водки. – Все это выдумки – говорит он, отъедая от отрезанного лимона половину – что человек себе придумает, то он и увидит. Если человек ничего не придумал, то именно это он и увидит. Ничего.

Мы встречаемся с моим братом по пятницам. Он подходит после восьми в Однорукого Бандита. Хозяин Однорукого Бандита – Уилл, человек с одной правой рукой. Иногда Уилл рассказывает разные истории про свои татуировки на оставшейся руке.

– Я поймал пиковый флеш рояль и сорвал в тот вечер банк. Я раскрыл свои карты и весь банк стал моим. Я отдал комиссию и у меня осталось пятьдесят штук. Я пошел в первый попавшийся татусалон и оставаясь в этом состоянии, наколол себе джокера. Так я поставил якорь на удачу. Стоит мне только вспомнить то чувство, когда машинка колола мое плечо, как мне снова начинает везти в картах. Не знаю, кто предложил ему такое название для его бара, но оно явно подходит. Мы всегда берем у Уилла водку. Финская, норвежская, шведская – вся она не идет в никакое сравнение с русской.

– Мы живем только до тех пор, пока работает наш мозг. Стоит ему перестать работать и ты проваливаешься в сон, из которого уже не проснуться – говорит мой брат и выпивает еще один шот. Обычно он начинает есть лимон после четвертого шота. И он никогда не ест кожуру лимона. По количеству обкусанных шкурок лимона в пепельнице можно легко узнать, насколько сильно налакался мой брат, если я вынужден прийти не ровно к восьми, а позже.

– Мне не нравится слово цедра – говорит мой брат – цедра похожа на молодую и грязную телку, которая сама захотела, что бы ее отодрали в первый попавшейся подворотне и через несколько минут в мире на одного инфицированного СПИДом стало больше. Уилл никогда не рассказывает, где он потерял вторую руку. Иногда он одевает кевларовую каску и кладет на барную стойку М16А2, распугивая своих посетителей, но для этого ему нужно выпить полторы бутылки текилы и в эту ночь должно обязательно быть полнолуние. А еще иногда Уилл одевает шорты и тогда можно увидеть, что татуировками покрыта не только рука, но и ноги. Говорят, он иногда выступает на конкурсе самых татуированных людей, но не выигрывает из-за того, что на его лице нет татуировок. Покрывать свое лицо татуировками может только совсем безумный человек. А Уилл хоть и странный, но еще в своем уме.