Адита Сигорян - Всё помнят города

– Я тебя звал? – усмехнулся тот. – Ну, чего надо-то? Нет у меня орехов!

Но белка, будто желая удостовериться в этом сама, спустилась с плеча по лямке и шмыгнула в сумку.

– Ах, проказница! – рассмеялся он с умилением. – Бери, чего разглядела там, да вылазь! Дай хоть с дочерью повидаться, без рыжих ушей этих ваших!

Белка принялась шуршать чем-то у него в рюкзаке, и, похоже, нашла что-то вкусное.

– Любаша! – позвал мужик, слегка приоткрыв калитку. – Любушка, дома ты?

Занавеска на окне дрогнула, и румяное лицо молоденькой девушки выглянуло во двор.

– Отец! – обрадовалась она, тут же скрывшись в окошке.

Дверной затвор щёлкнул, и рослая девушка лет девятнадцати, с длинной светлой косой за плечами, выбежала на крыльцо, в чём была: одетая в длинную домашнюю футболку и летние широкие мешковатые брюки до пят. Обувь под ними было не рассмотреть, но девушка звонко застучала подошвами по деревянным ступеням. Мужчина заулыбался.

– Любаша, – ласково сказал он дочери. – Я сюда ненадолго, письмецо соседям твоим несу, Перцевым, передать попросили. А я только звериные адреса находить умею в лесу, на селе вот, я сразу теряюсь. Сама знаешь, из меня тот ещё почтальон…

– Они ни с кем не общаются, – ответила та. – На том краю села живут, мама с дочкой.

Несмотря на то, что Окольки село очень маленькое, эту семью Люба знала, в основном, понаслышке. Когда они с отцом сюда переехали, она ещё не окончила школу и здесь, в новом классе, её учительницей была Алёна Демидовна, которая там преподавала. Но та уехала из посёлка, об этом все знали, её увёз на машине фельдшер, и обратно не привозил, и сам больше не появлялся. Старик из этого дома умер и теперь, жили там только его сорокалетняя дочь Вера, да маленькая Амина, неизвестно кем и кому из них приходившаяся. В посёлке говаривали, что она не родная им, а подкидыш, кто – будто это их осиротелая дальняшка, иные судачили, что это Верка её от кого-то в другом селе нагуляла и в подоле принесла. Односельчане не знали точно, сколько Амине лет. Когда и от кого она родилась – Вера с Алёной не разглашались, и никто не знал правды. В школу девочка ещё не ходила, но, вроде как, должна была пойти этим годом. Люба редко видела её на улице, не знала в лицо, лишь издали узнавала по бантикам и ярко-зелёному платью. А та, и вовсе её никогда, наверное, и не видела, ведь Люба и сама слыла скромницей-домоседкой, а гулять ходила разве что в лес. У неё и фамилия по отцу была – Лесова.

Лесничий перешёл село, свернул на улочку, ведущую к самой окраине и на задворках, недалеко от трассы, еле увидал за деревьями неприметный маленький домик. Постучав в окно, он увидел детское личико, несмело выглянувшее из-за плотной сиреневой занавески.

– Вы кто? – раздался за стёклами звонкий голосок девочки. – Мамы дома нет. Уходите.

– Можешь не открывать, – улыбнулся лесничий. – На, возьми вот, с окошечка, письмецо.

Он протянул ей в окно конверт.

– А откуда письмо? – с недоверием спросила у него девочка.

– Из Судного.

– Это от моей тёти!

Тогда, она открыла оконную раму и, едва протянула руку, чтоб взять конверт, как из сумки у незнакомца к ней на руку выпрыгнула белка, держа в лапках шоколадную конфету в обёртке. Девочка рассмеялась, а лесничий достал целую горсть таких же конфет, и отдал их ей в угощение.

– Мне нельзя сладкое, да я и сама его не люблю, – смутилась Аминка.

– Впервые вижу ребёнка, который не любит конфеты, – удивился лесничий.

– А я вообще, особенная, – похвалилась девочка. – Мой дедушка мне всегда это говорил; и когда я падала, он давал мне сахар.

– Поэтому, ты и на улице не гуляешь? – поинтересовался он.

– Мама не разрешает, – ответила девочка. – Вот одна я и не хожу. Я послушная девочка!

– Сам вижу, – заулыбался лесничий. – Белки к непослушным детям не прыгают на руки!

Я уже занимался уборкой на привокзальной площади, когда Колька, зачем-то, мне это рассказал. Не помню, чтобы он прежде сам заводил разговор. Расценив это, как что-то важное, я отпустил на перекур своих дворников, подбиравших мусор за демонстрантами, и ответил соседу.

– У меня какое-то очень плохое предчувствие, на счёт этих семей, – с тревогой признался тот. – Меня беспокоит дочка лесничего, Люба, и ещё, та маленькая девочка, Амина Перцева… У одной нет матери, у другой отца.

Скажи, не у тебя ли там они проживают?

– А как их зовут? – поинтересовался я.

– Я никогда не видел маму Любы, – ответил Колька. – Говорят, она из Владимирского, там и Люба жила, пока отец её ко мне не привёз уже старшеклассницей. Почему – не знаю. Володик мне ничего не рассказывает! Ты с ним дружишь, вот ты у него и спроси.

– Как зовут-то её?

– Да откуда мне знать?

– А как я пойму, у меня ли она, без имени? И о ком, скажи, мне Володика спрашивать?

Колька задумался, а я, тем временем, продолжал.

– Тебя правда волнуют эти людские интрижки, кто от кого в подоле ребёнка принёс, кто на кого виды имеет? – не понимал я соседа. – Что ты, как девчонка! Совсем, как соседка твоя, Марусинка, мир её праху. Может, тебя беспокоит что-то другое, но ты сам не знаешь, как это истолковать?

Кольку эти слова задели.

– Зазнался ты, вижу, не успев ещё и городом стать! – ответил он. – Конечно, теперь ты умный, а я так, деревня! Сам не знаю, что чувствую, о чём спрашиваю, кого ищу?!

И с чего он вдруг вспылил? На него это так не похоже, такой тихий всегда, а тут вдруг, целая буря! Что на него нашло? Одно мне было предельно ясно: Околика что-то всерьёз беспокоит. Может, это и связано как-то с детьми, о которых он говорит, или с кем-то из их родителей. К сожалению, я – никудышный психолог и просто не понял его. Полагаю, тот решил оставить за собой последнее слово, потому что больше не захотел со мной говорить. У моих дворников, тем временем, закончился перекур, и я опять принялся за уборку.

Пройдя по обочине улицы Базовой через перешеек и привокзальный район, Кинди Кут Шари оказался у моих врат, как любят говорить современные города о своих вокзалах и аэропортах. К его появлению там уже был порядок и тишина. Лейтенант Волюка глядел на опустевшую площадь из вверенной ему милицейской будки, ел бутерброд с сыром и ветчиной и в тайне очень сердился на Яну Тройкину.

– Реагировать на звонки, – ворчал он, вспоминая её слова. – Ну, кто станет звонить в эту уличную конуру, постовому? А кому придёт в голову, заявление сюда подавать? Да народ вообще не догадывается, что я тут сижу, для всех это просто синий ларёк, в котором пиво не продаётся!

Изнывая от скуки и бессильной обиды на Тройкину, Волюка заметил босого бородатого юношу, обмотавшегося какой-то оранжевой простынёй и неспешно идущего так вдоль проезжей части.

– А это ещё что за клоун? – усмехнулся он, и вышел с бутербродом в руках, узнать, всё ли в порядке. – Лейтенант Волюка, – представился он, подойдя к незнакомцу. – В чём дело, гражданин? Вас раздели, или чей-то муж вернулся не вовремя?