Анастасия Литвинова - Экоистка

Несмотря на деспотический и слегка отстраненный характер матери, Кира любила ее беззаветной, безусловной любовью, которая возможна, наверное, только в возрасте лет трех. Поэтому подводить ее она не могла и после очередного трансового бездействия, из которого выбраться труднее, чем мухе из липких паучьих лап, садилась за работу и обычно часам к трем ночи выдавала глубоко ненавидимый ею, но вполне сносный текст.

Словам «роскошный», «люксовый», «изысканный» и прочим она за три года хорошо научилась, но явно перестала получать от них удовольствие и не знала, чем хотела бы заниматься в будущем.

Кира ничем особо не увлекалась. Не любила спорт, считала его чем-то вроде дополнительного наказания для тех, кого природа обидела хорошей фигурой. Музыка ей не далась в детстве. Остальное и перечислять не стоит. Единственное, что ей не давало покоя, – это экология, вымирающие животные всех возможных видов, словом, корчившаяся от боли Земля и ее обитатели. Она жадно глотала любую информацию на эту тему, раскладывала ее по полочкам, пыталась делать выводы, однако, быстро их забывала. Экономила воду, ела, как это модно, органические продукты, старалась использовать меньше пластика и даже уже год не употребляла мясо. Однако от шуб, машин и перелетов отказаться не могла, за что иногда себя ненавидела. Но ненавидела очень тихо, почти незаметно, секундными вспышками, которые не так уж мешали ей жить.

Как-то давно Кира подобрала дворовую кошку, привела ее в божеский вид. И была очень горда собой. Настолько, что подобрала вторую и клятвенно пообещала себе помогать приютским котам, как только получит прибавку к своим доходам. Прибавка состоялась, а вот помощь котам нет. И в этом была она вся – сопереживающая, истязающая себя мыслями о чужой боли, делающая шаги в сторону, как ей казалось, ее долга, но на последующие шаги ее всегда не хватало.

Мать была не против, чтобы Кира работала дома. С одной стороны, ей нужна была полнейшая тишина, чтобы сосредоточиться, но, с другой стороны, если у нее не получалось заполнить эту тишину мыслями, она теряла равновесие, начинала погружаться в трясину своих мечтаний, бегать на кухню, заглядывать в «Фейсбук», листать сайты с фотосессиями, выискивая собственное лицо. Она бежала от своего вордовского файла, зная, что никуда ей не уйти. Так и на этот раз: села за компьютер в полной решимости сотворить шедевр, но иссякла минут через десять сосредоточенного всматривания в монитор. Чашка чая не исправила положения дел. Кира встала, походила по комнате, остановилась у зеркала. «Глаза у меня и вправду умные, но что с того. Разве могут они светиться интеллектом, если интеллект состоит из чужих высказываний и афоризмов, и ни капли своего, рожденного собственной кучкой нейронов?»

Она долго смотрела на свое отражение. Прожив в этой физической оболочке уже почти двадцать шесть лет, она никак не могла к ней привыкнуть. Как будто эти широкие монголоидные скулы, большой рот и небольшие, но всегда словно насмехающиеся глаза были вовсе не ее. Кира всегда мечтала о более мягкой, женственной внешности, пухлых щечках, распахнутых кукольных глазах, волосах, как у Златовласки, а не об этой непослушной копне кудрявых волос с мелкими беспорядочными завитками. Она сознавала, что была красива, и постоянно получала этому подтверждение, но это была не та красота, которая бы ее устраивала. Работа тоже подходила ей не совсем. Любовник был хорош, но с некоторыми поправками. Образ жизни не тот, к которому она стремилась. Ей так хотелось копнуть в глубь себя и понять, откуда берется эта вечная неудовлетворенность. Но она не знала даже, с чего начать.

Однажды, читая книгу Анатолия Тосса, вместо того чтобы насладиться чтением, Кира пришла в ужас от собственной поверхностности. Образы у Тосса были глубокими, живыми, вибрирующими. Он мог описать запах такими нетипичными для этого словами, что Кира начинала чувствовать его в своей комнате. Тосс мог настолько разжечь желание, что она бросалась на Макса, чем вводила его в неописуемый восторг. Он даже расстроился, когда Кира дочитала роман. А говорить полчаса о луче света, пробивающемся сквозь окно? Была ли она на это способна?.. «Нет», – отвечала Кира сама себе. Она просто не замечала этих лучей. Жила, словно скользила по тихой морской воде в полный штиль. А если разыгрывались нешуточные волны, пугалась, пыталась разобрать, из чего состоит пена морская и откуда дует ветер, но что происходит внутри морских гребней, как красивы переливы воды во время бури, как многогранен звук надвигающейся стихии – этого всего она просто не замечала, продолжая скользить на своем непотопляемом равнодушном корабле.

Она ненавидела свою неспособность видеть суть и оттенки жизни, считая это чем-то вроде тяжелой инвалидности, и винила во всем свою профессию. Журналистика научила ее быстро выхватывать информацию, выдирать ее у других, как кусок мяса, оборачивать новость в красивую обертку и тут же забывать о ней, приступая к другому куску. Думать короткими предложениями и быстро сворачивать повествование, ибо, как говорила Оксана, «журнал не резиновый». Кира слыла среди своего окружения большой интеллектуалкой, но, как и вся журналистская братия, она знала все и не знала ничего. Возможно, так ее сознание защищалось от перегрузок, но результатом такой самообороны была неспособность «набрать воздуха и нырнуть в глубину»…

За этими размышлениями ее и застал Макс.

– Иди сюда! – сказал он ей с порога, вытянув губы в трубочку.

Она поцеловала его так красиво, как только могла. Каждой мелочью, каждым жестом старалась заткнуть брешь в их взаимопонимании.

– Что делаешь?

– Ничего не делаю. Я думаю.

– Ну… это тоже занятие.

– Я вот думаю: Хемингуэй был отличным, первоклассным журналистом и писал вечные книги. Фицджеральд, Марк Твен… Журналистика не стала препятствием к их писательскому творчеству. Не помешала им видеть и чувствовать больше, чем видят и чувствуют другие.

– Это ты к чему?

– К тому, что у меня ничего не получается!!! – с чрезмерным отчаянием выпалила Кира.

– Уфф… Но ты же прекрасно знаешь, что ты суперпрофи. Классно пишешь. Что еще надо? А из тех, кого ты назвала, я читал только «Старик и море» да «Гэтсби», и то в школе. И, честно говоря, не впечатлен. Они тебе в подметки не годятся!

– Ну Макс, я серьезно.

– А еще – учись принимать комплименты, – сказал он, обнял сзади и начал шарить руками по ее телу. – Кушать есть что?

– Мда, я еще не самый запущенный случай, – процедила она так, чтобы он не услышал, и поплелась на кухню.

Ужин для Киры всегда был поводом еще раз встретиться с человеком, пусть даже с тем, кого она видела каждый день. Для девушки с определенными запросами она была удивительно непритязательна в еде. С одной стороны, ела, вернее, запихивала в себя еду быстро и бездумно и могла очнуться у пустой тарелки, так и не поняв вкус блюда. С другой стороны, ела много и смачно, а благодаря тонкокостной конституции и мальчишечьей фигуре, могла позволить себе все что угодно. Подруги с завистью шутили, что она приходит на ланч не «заморить червячка», а «успокоить дремлющего дракона».