Кира Грозная - Кудряшка

Галка заплакала в трубку, отсморкалась, выслушала мой лепет – утешения, сожаления, ненужные слова. Никак их не прокомментировала. Потом опять заговорила, и говорила долго, сгружая на меня всё, что пережила за время, пока мы не виделись.

Галка поведала, как дежурила у двери реанимации и как жила у Гришки в больнице, в палате на троих. Выхаживала Гришку, подкармливала прочих. Медперсонал делал вид, что её нет, а пациенты уважали Галку и называли Гришку, самого тяжёлого среди них, счастливчиком. Галка спала на раскладушке возле Гришкиной кровати. Там висел её мундир, валялись вещдоки: Галка таскалась в больницу прямо с мест преступления.

Потом пришла Нинка, она сказала Галке в присутствии Гришки: «Девушка, выйдите, у нас семейный разговор». А Галка ей – фигу под нос: «Вот тебе! Сама выйди. Теперь я – его жена, поняла, толстозадая?» Нинка ушла. Гришка же – не возразил, он вообще ничего не сказал, а только посмотрел увлажнёнными глазами, и от взгляда этого у Галки чуть сердце не разорвалось…

Да, уж я-то знала, как Гришка умеет смотреть: прямо в душу. Нежно, прочувствованно, даже как-то жалобно. Бедная Галка…

Первое моё заключение «по факту непреднамеренного суицида» понравилось Мамонту-начальнику. (Вообще начальника звали Ильей Константиновичем, но для меня он был Мамонтом.) Я в принципе умею и люблю работать. А тут ещё пришлось драться с Егором Обваловым – за должность, за кабинет, за влияние в коллективе. Мне не хотелось, чтобы он сидел напротив меня даже в роли помощника. Во-первых, от него плохо пахло. А во-вторых, мне нужен был отдельный кабинет – не зря ведь за это боролся Гришка!

Не так-то просто это было. Егор Обвалов, узнав о том, что я потребовала освободить от него кабинет, принялся писать руководству жалобы и прошения о внеочередной моей аттестации. Новому генералу не были известны прошлые достижения Виктории Громовой, а Егора Обвалова он знал лично. Однако моя война была справедливой войной, в то время как война Обвалова – подлой и крысиной. И все, включая генерала, это понимали.

Вскоре Егора Обвалова выперли из моего кабинета. И вообще перевели в другое ведомство – в тюремный спецназ «Тайфун». Там он, кстати, нашёл себя, со временем став кем-то вроде местного гуру…

Я осталась при своей должности. И научилась «отписываться» от вышестоящих инстанций. Ко мне из других контор потом обращались, просили помочь «отписаться».

Когда же происходило самоубийство и нужно было прикрыть свою и начальственные задницы, выставив суицид как «самострел» (то же деяние, только совершённое нечаянно, а значит, по нерасторопности пострадавшего, а не по вине руководства), – тут я была незаменима.

В праздничный день, Двадцать третьего февраля, в пять утра позвонил ответственный от руководства:

– Викуся, поздравляю!

– С чем? – поинтересовалась я, уже понимая, что выходной отменяется.

А впрочем, на что его тратить? Торчать дома, в тесноте, беспорядке и дрязгах? Любая работа предпочтительнее. А детей накормит и свекровь.

– У нас суицид!

Дураки, как известно, умирают по пятницам, а самоубийцы в МВД – по праздникам. Закон такой есть.

– Незавершённый, – порадовал ответственный.

«Незавершённый» – значит не убился, а только поранился. И на том спасибо.

– Так что собирайся, – подвёл итог ответственный. – Машина уже выехала.

Собиралась я, как пожарный. Только что валялась на диване, вдруг – звонок… и меня как ветром сдуло. Домочадцы остались сидеть (вернее, лежать) с открытыми ртами. А что? Служба у нас такая!

По дороге в госпиталь я читала личное дело пострадавшего. Патрульный милиционер, женат, воспитывает сына. Образование – восемь классов плюс полугодичные курсы переподготовки. Служит в органах двадцать пять лет. Шесть раз ездил в Чечню. После второй поездки центр психодиагностики выдал заключение: «Не рекомендуется к дальнейшим командировкам в горячие точки». У бедолаги уже случались срывы… А его всё посылали – да и сам он был не против. Выплаты хорошие, год за полтора идёт.

Ветеран, опять-таки, боевых действий… Между прочим, в Моздоке он кого-то убил, какого-то местного жителя. Руководство отмазало, мотивировав тем, что орден Мужества кому попало не дают. Короче, вполне герой, Крутой Уокер.

В клинике я показала удостоверение, и меня пропустили в реанимацию. Накрытый простынкой, голый, описанный, на койке лежал мужчина и бредил. От него пахло – не сказать, разило – перегаром.

Мы долго беседовали. Мужчина был беспорядочно словоохотлив. Икая и всхлипывая, он рассказывал, как нехороший сослуживец (впоследствии оказавшийся милым с виду дедушкой) глумлениями и унижениями довёл его до ручки. В смысле, до спускового крючка. Дедушка, бывший преподаватель Высшей школы милиции, вечно язвил по поводу малограмотности моего подопечного, а тому было обидно. Накануне праздника он приехал с работы домой, надел парадный мундир со всеми наградами, заперся на балконе и выстрелил себе в грудь из пистолета Макарова, который якобы нашёл на улице. (Дураку понятно, что ствол из Чечни!) Выстрелил, причём дважды.

Я приехала в управу, рассказала всё Мамонту.

– Что ж… Отбрехиваться будем, – пожав плечами, сообщил мне начальник очевидную вещь. – Твое дело как. Лишь бы никаких вопросов потом. Поняла?

Я кивнула. Куда уж понятнее!

– Ну, иди пиши… – Мамонт хмыкнул. – Писательница!

И я написала – от души! Что сержант милиции H. H. Деревянко накануне Двадцать третьего февраля, после скромного банкета в отделе, вернулся домой совершенно трезвый. («Буга-га!» – сказали бы интернетные подонки нулевых.)

Дома он надел парадный китель со всеми наградами, дабы раскрутить жену на ласку и шампанское, хранившееся в серванте для особого случая. Душе хотелось праздника! Пока жена готовила «романтический ужин», пострадавший вышел на балкон покурить. Заперся на задвижку, чтобы сын не видел, что он курит. Дальше – самое интересное: Деревянко сидел на корточках, курил и раскачивался на носках! («Ну йог, блин», – прокомментировал позже московский проверяющий и попытался изобразить вышеописанное, присев возле стола Мамонта и грохнувшись на копчик). Покуривая, Деревянко вынул из тумбочки пистолет Макарова, найденный накануне на улице (разумеется, после праздников он собирался его сдать). Разглядывал пистолет, не подозревая, что тот заряжен. Неудачно покачнулся. Раздался выстрел. Пуля попала в медаль на груди, не убила (но оцарапала!) и, срикошетив, отскочила в стену. От боли и неожиданности Деревянко повторно выстрелил себе в грудь. Потерял сознание. Очнулся в больнице. Всё. Проверяющий, как ни старался, ничего не доказал, и служебную проверку прекратили.