Елена Шапран - Морозова и другие

– Заточить их в земну темницу навечно в темь в град Боровск!..

Уморить голодом в боровской яме, в темнице смрадной, во тьме несветимой, в задухе земной, в хладе, во вшах, в тесноте, в муках!..

Никой милости!..

И тут я встретилась глазами с горящими глазами боярыни и… оказалась сидящей в санях с поднятой рукой…

Я сначала не поняла, что случилось. Боковым зрением я видела пустой зал Третьяковки. В центре на паркете валялась моя сумка. Вокруг меня были люди, рядом с санями бежал мальчик. Сани вроде бы и начинали свое движение, и мальчик вроде бы тоже бежал, но мы никак не могли тронуться с места. Позади меня гаденько ухмылялся возница.

В зале появилась дамочка в форменном сюртуке, недоуменно посмотрела на мою сумку и тут же умчалась. Вскоре она вернулась вместе с охранником. Тот осторожно каким-то прибором пожужжал возле сумки, потом поднял ее и открыл.

– Кто-то потерял, – сказал он. Его голос медленно и гулко доносился до меня. – Надо позвонить. Тут паспорт и билет на ночной поезд до Санкт-Петербурга.

Они ушли и выключили свет. Кое-где мигала сигнализация, но в основном было темно. Я не могла пошевелиться. Точнее, могла, но в пределах микронной амплитуды своей высоко поднятой в символическом жесте правой руки. На меня пялились люди в шубах, телогреях, торлопах, неуклюжих сапогах и шапках. Они стояли как живые. Кто-то хохотал, кто-то сочувствовал. Меня начало тошнить от всех этих действий, которые начинались, но никак не хотели заканчиваться, снова начинались и снова не заканчивались. А еще я ощутила нарастающий УЖАС!

– Зриши ли огонь и орудия мучительны на те уготованная?..

– Что ми огнем грозиши? Огня обычного не боюся, елико трепещу вечного пламени!..

– Феодосия, царская кравчая, да сестра ей княгиня Урусова, оставьте распрю, креститесь тремя персты!..

Утром я попыталась позвать работницу галереи, которая пришла протереть стеклянные витрины, стоящие под эскизами.

– Не ори! – услышала я сзади. – Она тебя не слышит!

Я скосила глаза назад и поняла, что это говорит возница.

– Откуда знаешь?

– Давно еду.

– Что?! И когда это случилось?

– На пятнадцатой выставке [3] Картина «Боярыня Морозова» после дебюта на 15-й передвижной выставке 1887 года приобретена за 25 тысяч рублей для Третьяковской галереи. . С тех пор и еду.

– А попал как?

– Их благородие господина художника привез да залюбовался на сбрую конную. «Вот бы мне такую», – подумал, ну и сел за вожжи.

– И как ты?

– Поначалу очень туго было, чуть рассудком не тронулся, выбраться хотел. Да способа нет. А теперь что? Кому я нужен там, все родные померли поди. Вот и живу теперь на розвальнях.

– А кто-нибудь тут еще живет?

– Здесь только мы с тобой. А есть ли еще, не ведаю.

Когда была пятнадцатая выставка я тогда не сообразила, но поняла, что возница тут застрял на годы или даже на века, и ужас начал перемешиваться с паникой.

– Боже, что же делать?!

– Научись не мотать головой, – по-своему понял мой возглас возница и начал давать советы. – Не смущайся, когда тебя рассматривают. Не нервничай. А что? Раз уж так случилось. Есть не надо, по нужде ходить не надо. Живи себе. Да и мне веселее. Вдвоем все-таки.

– О, бедная боярыня с сестрой мучится… Мати моя, молись крепко, Господа ради…

– Боярыня великая Морозова, царского ты рода…

Кравчая царская… У тебя чадо есть!.. Сын!.. Отрекись!..

– Люблю сына моего яко единороден ми он есть, но не отступлю от веры. Сына моего мертва узрю, но не отступлю от веры.

– О, мати, мати моя, не остави…

– Нам, чадо, настало время подвига!..

– И послал к Ивану царь лекарей своих с ядами, с ядами…

– Тако в малых днях и гробу предаши, а царь о смерти Иванове порадовался. Так свободнее без сына матерь умучить…

Возница что-то продолжал говорить, но я уже его не слушала. Сразу вспомнились мультфильмы и кинофильмы. Еще вспомнилось, что в сказке про Мэри Поппинс кто-то жил в нарисованном мире. Кажется, это была кухонная тарелка. Там нарисованные жители могли бегать и прыгать, а самая лучшая няня всегда контролировала, кому и когда гулять. И как же мне отсюда выбраться? Судя по тому, что сказал возница, НИКАК!

Мои размышления прервал голос экскурсовода. Я не сразу сообразила, что перед картиной стоит группа людей.

– Когда мы проходим по основной анфиладе залов, мы сразу же видим эт у большую картину. И она сразу втягивает нас в своё пространство, пространство красок, пространство величины этой картины, пространство образов, – воодушевленно говорила пожилая женщина со стильной короткой стрижкой. – По морозной московской улице, заснеженной, запушенной голубоватым снегом, едут сани, розвальни. В этих санях закованную в кандалы, колоды, точнее, закованную в цепи, везут боярыню Морозову. Она вся в черном одеянии, а вокруг неё шумит московская улица. За ней, за санями, за боярыней Морозовой бегут люди. Весь московский люд бежит. Здесь и ребятишки, здесь и просто любопытствующие, здесь горячо сочувствующие ей. Здесь юродивый, который повторяет этот жест боярыни Морозовой. Это нищенка, которая тянется за санями. Вся толпа соучаствует в этом событии. И мы становимся тоже невольными не просто соучастниками, свидетелями того, что видим, а мы входим в эту внутреннюю атмосферу картины.

«Да уж, входим», – подумала я и с мольбой посмотрела на женщину-экскурсовода. Наши взгляды встретились. На ее лице появилось изумление. Она жестом пригласила группу людей в следующий зал и еще раз недоуменно посмотрела мне в глаза.

А возница целый день мне что-то рассказывал. Я его то слушала, то не слушала. Меня сильно тошнило, и никак не получалось остановить дергающиеся лица. Иногда мне казалось, что они бесконечно вращаются.

К картине снова подошла недавняя женщина-экскурсовод. Она посмотрела мне в глаза и окликнула проходящую мимо невысокую барышню в круглых очках:

– Галина Николаевна! У меня такое чувство, что картина живет какой-то своей жизнью. Посмотрите, у боярыни Морозовой изменился взгляд. Или мне так кажется?

Галина Николаевна подошла поближе и стала меня рассматривать. Она даже сняла очки. О! Как же мне было неприятно!

– Вот и не верь слухам, что у картин есть своя собственная жизнь, – рассматривая меня со всех сторон, сказала она задумчиво. – У нас в галерее происходит что-то удивительное!

Женщины выключили свет и ушли, обсуждая увиденное.

На другой день возле картины были толпы любопытствующих. Все обсуждали изменение в облике боярыни и бесцеремонно меня рассматривали. Как они мне надоели! Я психанула и посмотрела на всех со злостью.