Владимир Ноллетов - Идеал недостижим. Роман

– Что будем брать? – спросила продавщица, чтобы его подбодрить.

Он приблизился к прилавку и, волнуясь, заговорил:

– Хочу обратиться к вам с необычной просьбой. Я недавно приехал сюда с сыном из другого города. Ребенку четыре года. На работу я еще не устроился. Деньги кончились. Не могли бы вы дать мне в долг буханку хлеба и килограмм макарон. В ближайшее время я рассчитаюсь.

– А где его мать?

Несколько секунд он колебался.

– Я его увез от матери. Буду воспитывать один.

Продавщица, немолодая женщина с полным, дряблым лицом и добрыми голубыми глазами, вздохнула.

– Хорошо. – Она положила перед ним на прилавок хлеб и макароны. Спросила: – А сахар есть? – В ее голосе звучало сочувствие.

– Кончается.

Она добавила бумажный кулек с сахаром и две банки кильки. Он повеселел.

– Очень вам благодарен!

– За вами двадцать два рубля шестнадцать копеек.

Он сложил все в авоську и вышел.

Лунин не ел второй день. Сын, однако, был сыт и, как он надеялся, ни о чем не догадывался.

Когда он вошел в дом, Игорек бросился ему навстречу.

– А я бабе Кате верблюда нарисовал! – радостно сообщил сын. Проезжая казахские степи, они видели верблюдов. Мальчик рассматривал их с жадным любопытством. Он подвел отца к столу и показал рисунок. Глаза его сияли.

Этот низкий стол, две табуретки и узкая кровать составляли всю мебель. Игорь спал на кровати, Лунин – на полу. Вторая комнатка, где по плану Лунина должна была жить няня, пока пустовала.

– Хорошо нарисовал, – сказал Лунин. – Какой важный!

Сын засмеялся.

Лунин отправился на кухню варить макароны. Ребенок пошел следом за ним и начал живо, увлеченно рассказывать о сегодняшнем утре.

После обеда Лунин стал зашивать Игорю курточку. Она расползлась на спине. Сын тихо сидел на табуретке у окна и задумчиво, по-взрослому серьезно смотрел на небо, на медленно плывущие перистые облака. В этих его переходах от бурной восторженности к молчаливой задумчивости Лунину виделось проявление богатой и глубокой натуры. Вскоре Игорь забрался на кровать и уснул.

Где достать денег, думал Лунин. Конечно, можно было занять у Егора Степановича, хозяина дома. Деньги у него наверняка есть. Егор Степанович на себя почти ничего не тратил. Питался он очень странным, очень экономичным и, наверное, очень полезным образом: ел черный хлеб, макая его в стакан с водой, настоянной на чесноке. Другой пищи он не признавал. Старик был прижимист, нелюдим, суров, и Лунин не решался просить у него денег, боялся нарваться на грубость. Неужели опять придется делать кирпичи? На прошлой неделе он подрядился делать дунганам саманные кирпичи. Их изготавливают из глины и соломы. Рано утром он ехал с сыном на другой конец города, разувался, снимал брюки и часами во дворе месил босыми ногами в холодной воде глину. Игорек в это время играл с хозяйскими детьми. Работа была тяжелая. Кроме того он боялся простудиться и слечь. Хорошо, что погода стояла тогда довольно теплая. А сейчас похолодало.

Лунину нравилось зашивать, штопать, пришивать пуговицы. Это занятие его успокаивало, настраивало на философский лад. Удивительное дело: у него не было работы, кончились деньги, ему было стыдно за сцену в магазине, он мучился чувством вины перед матерью, понимая, в какое тяжелое положение ее поставил, боялся, что его адрес станет известен жене, и в то же время в глубине души ощущал сейчас благодатное умиротворение. Он находился в согласии с самим собой, к нему вернулся вкус к жизни. Несколько лет такого не было. Теперь была определенность, теперь все зависело от его воли. И, главное, сын был с ним!

Ему захотелось пройтись. Он вышел на улицу. Их дом стоял на самой окраине Фрунзе. Еще через несколько домов начиналась степь. Утром перистые облака закрывали все небо, теперь их медленно относило на северо-запад. Над покрытыми снегом горами Ала-Тоо, громадными, величественными, небо было уже голубым. Две вершины особенно привлекали внимание. Они были равной высоты и вместе с седловиной между ними очень напоминали палатку с прогнувшимся верхом. Казалось, горы совсем близко. На самом деле до них было километров десять. Он пошел наугад в сторону гор.

В отрочестве у Лунина было правило: два-три раза в месяц идти без цели по железнодорожному пути и размышлять о своей жизни. Он спрашивал себя, исполнил ли он задуманное, что он сделал неправильно, как ему жить дальше. Вот и теперь, словно вспомнив ту привычку, он давал себе отчет. Правильно ли он поступил? И разум, и душа, все его существо отвечали утвердительно.

С детских лет он ощущал в себе неисчерпаемые силы, верил, что прославиться в том деле, которое выберет. Однако Лунин до сих пор не знал, что это за дело. Несколько возможных целей жизни он уже отверг, как слишком мелкие. Например, он мог сделать военную карьеру: он быстро поднимался в армии по служебной лестнице.

Лунин остановился. Он посвятит свою жизнь воспитанию сына! Вот достойная цель! У него дух захватило от этой мысли. Он создаст идеального человека. Все свои силы, всю свою душу отдаст он этому делу. С детства он мечтал о подвигах. Это будет его подвиг. Конечно, славы он так не заслужит. Ну что ж. Воспитать сына важнее, чем снискать славу.

Лунин стоял и смотрел на «палатку». Он довольно далеко ушел от города. С гор тянуло сырой прохладой. Он повернулся и пошел назад.

3

Он рассеянно листал копеечную книгу по педагогике. Игорек крепко спал. После рождения сына Лунин покупал все книги и брошюры о воспитании и детском здоровье, какие попадались ему на глаза. На одной странице он увидел фотографию девочки в школьной форме. «Старшеклассница», – поясняла подпись внизу. Словно никто не знал, как выглядит старшеклассница. Под фотографией девочки поменьше стояло: «Школьница младших классов». Лунин не улыбнулся: он все время думал о полученном утром письме от матери. Оно его встревожило.

Екатерина Дмитриевна писала:

«Целых два дня письмо твое разбирала. Ты думаешь перебраться в Алма-Ату. Я с тобой согласна, тебе надо быстрее оттуда уехать. Я уверена, что твое местожительство известно и ей, и милиции, и тебе надо ждать или ее, или отберут у тебя ребенка, тогда дело будет хуже, вернуть его труднее.

Все передумала. В отношении Саратова я бы тебе не советовала, ведь органам прокуратуры известны адреса наших родственников. И жизнь в Саратове дорогая.

Из головы у меня не выходите вы. Вадя, понимаю, как тебе тяжело. Наверное, голодаешь, душа моя вся за вас выболела. Измучился ты с ним, все ведь тебе приходится делать, как уж ты успеваешь? И расход большой. Ведь помочь тебе ничем не могу, вот беда! Продать нечего. Вадя, в отношении меня я так думаю. Пока ты не устроишься, т.е. выяснится что-нибудь ясное, более постоянное, если ли смысл мне ехать к тебе? Если придется переезжать с места на место, так ты со мной замучаешься больше, чем с Игорем. Три билета надо, да лишний рот, да быстро я ходить не могу, ноги отказываются. Смотри, как лучше, тебе виднее.