Рафаэль Гругман - Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы

– Старик, что делать? – жалобно переспросил Изя, по уши засыпанный осколками телефонного артобстрела.

– Идиот, ты надумал оставить семью?

– Нет, – неуверенно промямлил Изя, – но она ждёт ребёнка.

– Ребята, мой вступительный взнос сто рублей, – раздался за их спинами жалостный голос Винера.

– Мишенька, оставь нас, пожалуйста, до завтра, – Женька обнял его за плечо и отвёл от Парикмахера, – мы как раз сейчас обсуждаем, следует ли расширить совет директоров.

– Я предлагаю хорошие деньги, – ныл внук отца Фёдора.

– Мишенька, до завтра, – Левит был неумолим. – Приём закончен. Завтра с утра в порядке живой очереди.

Наконец Женька уединился с Парикмахером и, поразмыслив, бросил напарнику спасательный круг: «Ладно! Вали на меня. Маме можешь признаться. Она тебя не продаст. А если Шелла спросит, скажи ей, что ради конспирации я попросил разрешения вести переписку на твоё имя. Надеюсь, остальные письма ты дома не хранишь?»

– Нет, они на работе, в столе.

– Идиот, немедленно уничтожь! Так ты понял, что сказать Шелле?

– А Оксана? Как с ней быть?

– Ты ответил ей на письмо?

– Нет, не успел. Я не знаю что. Она же беременная.

– Ничего не пиши. Позвони и объясни, но только туманно, что не можешь долго говорить. Мол, ты не принадлежишь самому себе. Наверху категорически против продолжения вашей дружбы. Вторые браки запрещены. Всё, что произошло, должно остаться в глубокой тайне. Мол, такая у тебя работа. Се ля ви. Так требует Родина-мать. Ты понял?! Родина-мать настоятельно требует…

– Да, – пролепетал незадачливый советский разведчик.

– Вот дурак! – возмущался Женька. – Так вляпаться! На ровном месте!

– А ребёнок? Что делать с ним? – простонал Парикмахер.

– Чего ты решил, что он твой? Ох уж эта мания величия! С таким же успехом он мог быть и моим! – и чтобы успокоить не в меру разбушевавшегося Парикмахера, Женька признался в давнишнем покорении Оксаны. Изя оказался в лёгком нокдауне. Вторым ударом Женька его добил: «Она приписывает тебе заслугу своего мужа или ещё кого-то, а ты рад стараться, развесил по углам сопли. Ты здесь ни при чём! Запомнил?! Ни при чём!»

Встреча с мамой, если не считать обещанных фирменных котлет с пюре, бульона и вишнёвого компота, не предвещала ничего хорошего. Он давно уже вырос из коротких штанишек, но по привычке побаивался её гнева, и стоило маме повысить голос, как Изя тушевался и терял под ногами почву. Ничего подобного ни с одной другой женщиной не было. Но спорить с Изиной мамой – хотелось бы видеть ещё одного смельчака, осмелевшего преждевременно открыть рот.

– Рассказывай, что ты уже натворил! – грозно встретила его Елена Ильинична. – Я из-за тебя чуть на тот свет не отправилась!

Изя похолодел. Отсрочки разговора, во время которой он намеревался прощупать почву, выяснить, насколько мама информирована, и понять, собирается ли Шелла подавать на развод, не последовало.

Сценарий, озвученный Еленой Ильиничной в разговоре с Шеллой, сработал безукоризненно – Изя покаялся. Дрожащим голосом он обещал прервать всякие отношения с девушкой из Измаила и, чтобы мама не сомневалась в искренности его слов, поклялся её здоровьем. Этого было достаточно. Елена Ильинична успокоилась и пошла на кухню накрывать на стол.

Изя поплёлся за ней. Впереди ждало не менее страшное – объяснение с Шеллой. Из маминых слов он знал о её реакции и опасался самого худшего – развода. Бессвязные звуки (иногда они объединялись в слова) свидетельствовали о высшей степени возбуждения.

Он занял привычное место за столом. Запах маминых котлет, как нашатырный спирт, подействовал ободряюще – цвет лица приобрёл прежний оттенок, речь стала связной и временами плавной. Когда очередь дошла до компота, способность логически мыслить восстановилась, и он рассказал легенду, предложенную Левитом. Елена Ильинична скривила губы:

– Шито белыми нитками. В письме она обращается к тебе по имени и просит передать Левиту привет.

– Ну, можно сказать, что это мистификация, – неуверенно пролепетал Изя.

Елена Ильинична не выдержала и засмеялась: «Для дураков».

– Мам, что же мне делать? Ты же умная женщина. Подскажи, – заскулил он.

– Ох и заварил ты кашу. Ладно, слушай… Первая реакция – похоже, Шелла готова тебя простить. Что будет завтра, не знаю, всё зависит от тебя. Зачастую в подобной ситуации женщины принимают на веру любую заведомую ложь и рады быть обманутыми ради сохранения семьи. Конечно, лучше бы, чтобы ей это рассказал Левит. Так выглядело бы убедительнее. Ну хорошо, – согласилась Елена Ильинична. – Попробуй сперва сам. Но учти, колечко с бриллиантом убедительнее любых слов.

Елена Ильинична открыла ящик серванта, вытащила из конверта пятьдесят рублей и протянула Изе.

– Это из денег, что я отложила себе на похороны. Остальное добавишь сам. И запомни: я это делаю только ради Региши.

Если вы знакомы с женой Парикмахера, не мешало бы познакомиться и с женой Левита. Её, вскользь замечу, зовут Наташа. В молодости Женька часто пел ей душераздирающий романс: «Эх, я возьму Наталию да за широку талию, и пойду с Наталией я в страну Италию», – обхватывал жену за сорок четвёртый размер, а то, что происходило дальше, детям до шестнадцати знать не положено.

Пел бы наш поэт другой романс, однажды придуманный им колючим январским утром на трамвайной остановке «Кладбище» в ожидании «десятки»: «На холоде, деревенея, мечтаю с милой о вине я. Была бы у меня гинея, поехал с милой бы в Гвинею», – может, этим Женькины страдания и закончилось бы. Но так как заклинило его с Наталией на стране Италии, то и накаркал он себе на всю оставшуюся жизнь вагон приключений и кучу неприятностей.

Как известно, неприятности висят на потолке и, если их не беспокоить, сами по себе не сваливаются на голову. Голда Меир – если в деле замешана женщина, ничем хорошим оно не заканчивается – после «самолётного дела» забеспокоилась о здоровье советских евреев, выступила по тель-авивскому радио и призвала их сменить северный климат на мягкий средиземноморский.

Перефразируя Иосифа Уткина – но под маленькой крышей, как она ни худа, свой дом, и свои мыши, и своя судьба, – советские евреи повозмущались в газетах, что не нужна нам чужая Аргентина, «нам и здесь хорошо», и принялись упаковывать чемоданы. Одесские же евреи, прошу не путать черноморцев с прочими представителями избранного народа, вспомнив о заслугах Бернардацци перед вечно весёлым городом, к ста восьмидесятилетию Одессы совершили жест доброй воли. Направляясь в Израиль, в Вене они развернули паруса на сто восемьдесят градусов и в ожидании попутного ветра, позволившего Христофору Колумбу пересечь океан, поселились в предместьях Рима, живо подняв торговлю, ремёсла и цены на арендуемую недвижимость.