Лина Сайфер - Театр мыльных пузырей

Врач ничего не ответил, лишь склонил голову и запустил пальцы в коротко стриженные волосы, стоящие торчком.

– Не стоит так быстро сдаваться, – устало произнес он.

– Не вам решать, – рискнула поспорить Руби. Нервы не выдерживали.

– Новообразование стремительно увеличивается и распространяется на близко и далеко находящиеся ткани вашего мозга, – врач вновь обратился к девушке. – Опухоль, имеющая доброкачественный характер, не метастазирует в другие органы, а располагается только в мозговых тканях.

– Медицинские термины – моя страсть.

– Я говорю о том, – упрямо продолжил мужчина, – что, если опухоль доброкачественная, есть возможность сделать операцию и спокойно жить дальше!

– А если недоброкачественная? – парировала Руби и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Тогда я умру либо на больничной койке, окруженная жужжащими машинами, напичканная таблетками и с головой, похожей на шар для боулинга, либо… либо как-то по-другому, но все равно умру!

– Вы слишком много себе позволяете, – врач повысил голос.

– Вы не можете меня в этом винить, потому что, скорее всего, я умру в семнадцать, – тихо ответила девушка.

Мужчина вновь опустил голову, соглашаясь с горькой правдой. В кабинете повисло молчание, а Руби, пытаясь успокоиться, начала глубоко и размеренно дышать, разглядывая маленький кабинет, больше походивший на последнее пристанище. Именно в этой каморке, где стены выкрашены в светло-зеленый, и умирали люди. Не в больничной палате, не в домашней койке – именно здесь.

Вокруг громоздкого письменного стола с ноутбуком и кипами бумаг располагались шкафчики со стеклянными дверцами, в которых покоились многочисленные папки. Несмотря на карикатуры, украшавшие стены, кабинет все равно нагонял тоску и уныние. Скорее всего, эти картинки были развешены для поднятия настроения совсем маленьких пациентов, которые мало что понимали в словах доктора, касающихся их будущей жизни. Вернее, их будущей смерти.

При мысли о том, что рак может поразить даже детей, Руби пришлось сильнее сжать губы. Внутри начинала угасать искра той силы и выдержки, которую она взращивала в себе последние годы.

Слеза капнула на запястье, но девушка тут же смахнула её широким растянутым рукавом свитера. Несмотря на остекленевший взгляд, от мамы это непроизвольное действие не укрылось. Матери могут не замечать ничего, кроме боли собственных детей. Увы, бывает и наоборот.

Эта роковая капля будто прорвала незримую плотину внутри женщины, вывела её из оцепенения. Будто яростная тигрица, всегда готовая защитить своё дитя, она кинулась к дочери, сжала её в крепких объятиях и гневно взглянула на доктора, словно это он был виноват в случившемся.

Руби тут же почувствовала внезапный приступ тошноты и нехватки воздуха и довольно жёстко высвободилась из материнских пут. Она плакала. Не от осознания близкого конца или скорби по собственной жизни, а от злости, которая долгими месяцами захватывала её в свои сети. Беспочвенная злость и глупая обида на весь мир, отдающая глухими ударами в висках.

Люди – странные существа, они начинают ценить вещи лишь на пороге их невозврата, но Руби Барлоу, так страстно желавшая выделяться среди прочей посредственности, решила для себя, что это не конец, а новое начало. Новая маленькая жизнь. Прошлая прервалась с вынесением окончательного вердикта о заболевании, но новая началась тогда же.

Во взгляде девушки появилась некоторая искорка гнева и дикости, доктор, сидящий напротив неё, с легкостью сравнил бы его с взглядом разъяренного льва, накинувшегося на добычу. Жестокость читалась в нервных движениях Руби, когда та скинула руку убитой горем матери со своего плеча и резко поднялась. Жестокость читалась в её движениях, когда она рывком открыла кран с ледяной водой и наклонилась над раковиной, стоящей возле входной двери.

Через висящее над раковиной зеркало Руби взглянула на худую женщину, у которой начиналась истерика, и крепкого доктора, который подскочил и принялся успокаивать ее.

Удивительные люди эти доктора. На его месте сейчас мог сидеть такой, который бы еще и голос повысил на и без того ошарашенную женщину, но этот вел себя как истинный джентльмен и тщательно пытался уговорить мать пациентки не лить слезы. Наверное, и он начал выходить из себя, подобно Руби, но держался из последних сил, стараясь сохранять профессиональную выдержку. От прошлого оптимизма не осталось и следа.

Девушку передёрнуло от развернувшейся перед ней сцены. На Руби нахлынула волна горького раздражения, оттого, что фраза «Слезами делу не поможешь» отлично бы подошла этой ситуации. Не озвучила она её лишь потому, что пожалела чувства матери. Удивительно, как известие о скорой смерти может изменить человека. Тот уже не боится быть с кем-то жестоким или наглым, хотя, впрочем, следовало бы как раз не бояться быть чувствительным. Чуткость Барлоу таяла на глазах, на ее место приходили злость и раздражение. В первую очередь на себя.

– Скажите ей правду, – произнесла девушка, не оборачиваясь. – И не жалейте её. Может, она всё это заслужила. Может, она была плохой матерью.

Пытаясь не обращать внимание на мгновенно воцарившуюся тишину, связанную с ошеломлением, а после – на вновь режущие слух рыдания женщины, Руби вышла из кабинета, нарочито громко хлопнув дверью.

Она прислонилась спиной к ледяной стене, пытаясь устоять на трясущихся ногах. Сохранять самообладание всегда было трудно, а сейчас в особенности. Время не для глупых воплей и скитаний по длинным коридорам разбитой души.

«Всё равно ты размазня», – пронеслось в голове, и Барлоу резко тряхнула головой так, что та закружилась, и сжала дрожащие руки в кулаки.

Девушка быстро спустилась на лифте на первый этаж, взяла из гардероба куртку и, накинув её на плечи, вышла на улицу, в прохладу поздней зимы. Легкие тут же приняли свежий, чуть морозный воздух, смешавшийся с еле ощутимым запахом бензина только что промчавшейся мимо машины «Скорой помощи». Кажется, смерть забрала еще одну жизнь.

На улице начинало темнеть, и в воздухе кружились мелкие крупинки снега, мягко опускаясь на землю. Стоял самый конец февраля, снег в Лоуренсе выпадал довольно редко, но этот год решил порадовать жителей поздними осадками. Легко сравнивать человека с каплями дождя или снежинками: либо прямой и неотвратимый путь к концу, либо виляющая траектория до пункта назначения. Исход один, различны лишь пути, ведущие к нему. Земля же, в свою очередь, приберет к рукам всех страждущих найти вечный покой, становясь последним пристанищем.

Руби Барлоу, стоявшая на крыльце госпиталя, отчаянно боролась с мыслью кинуться под машину, закричать что есть мочи или вскрыть вены любым осколком, испачкав только выпавший снег красными пятнами. Но вместо всего этого она лишь прикрыла глаза, подняла голову к небу и прошептала: