Дмитрий Баянкин - Человек из серверной

Как и все солдаты, мы ходили в суточные и ночные наряды. Суточные наряды по роте были рутиной. Ничего сложного – час-два стоишь на тумбочке у входной двери, при этом, если стоишь ночью, спать нельзя. Потом меняешься, но не бежишь отдыхать, а хватаешься за ведро и тряпку. В казарме всегда должны быть чистота и порядок, как в больнице. Да что там, больница, в сравнении с нашим помещением после парко-хозяйственного дня с мыльной пеной, выглядела рассадником антисанитарии. Это при том, что в расположении никогда не разувались у входа. В общем, расслабляться дневальному было некогда.

Ночной наряд по охране ВХО был моим любимым. Привыкший к ночной жизни, я легко мог отстоять дежурство, а потом не спать целый день. Было тяжело, но мне не привыкать. Время с девяти вечера до половины седьмого утра шло не спеша, и его с лихвой хватало, чтобы подумать о планах на жизнь после службы, творчестве, любимой девушке. Иногда удавалось даже что-то сочинять, заучивая строчки на ходу, потому что под рукой не было ни ручки, ни листа бумаги. Перед нарядом полагалось два часа сна, а после наряда – четыре, и в этом была прелесть ночных дежурств. Ночью у меня было время, чтобы побыть наедине с собой, а днём я забывался во сне, в то время, как казарменная жизнь пролетала мимо.

Оркестранты обладали ещё одной привилегией – мы чаще других выбирались из части в город. Раз или два в месяц весь оркестр в составе десяти человек выезжал на торжественные мероприятия. По такому случаю у нас всегда имелась парадная форма одежды, аксельбанты, белые ремни и перчатки. За ночь до выезда медные инструменты до блеска натирались пастой ГОИ (это было лучшее средство для борьбы со следами окисления), а рядовой Герасимов брался за четырёхгранный ключ, чтобы натянуть кожу на большом барабане. Больше всех повезло ефрейтору Капусте – он играл на малом барабане, за которым практически не надо было ухаживать. Болты на ободке инструмента подтягивались им каждый раз перед тем, как нужно было выходить играть.

По выходным в клубе части крутили кино. Главным киномехаником был барабанщик Герасимов, а в помощники ему вызвался трубач Камашов, парнишка из моего призыва. Кино было на раритетной плёнке «Свема», её крутили на здоровенных бобинных киноаппаратах. После показов её вручную перематывали и складывали в железные банки. Два раза в неделю Герасимов и Камашов ездили в городской кинофонд. В понедельник они отвозили туда уже показанные в части фильмы, в четверг – привозили два новых на выходные. Каждый фильм вмещался в две железные банки весом 15 килограмм каждая, поэтому «киношники» всегда отлучались в город вдвоём.

Формально в кинофонд должны были ездить киномеханики. На практике этой привилегией пользовались все, кто служил в нашем отделении, взамен привозя в клуб какой-нибудь «подгон». Обычно это были конфеты или любые другие кондитерские изделия. В ходу были и хорошие сигареты. С ними вообще были трудности, потому что табак, выдаваемый солдатам из довольствия был такого низкого качества, что его не то, чтобы курить, его поджечь было невозможно. Запах у такого табака был соответствующий. Одно время мы как-то договаривались, что если не бросим курить вовсе, то уж точно не будем прибегать к «уставу» (так мы называли выдаваемые в части сигареты).

В общем, казалось, что мне повезло. Служба не напрягает, если не брать в расчёт рутину. Есть возможность выбраться из части с оркестром или самостоятельно, прихватив с собой банки с плёнкой. Кормили сытно, если повара не халтурили, то даже вкусно. А в нарядах была возможность побыть наедине с собой и подумать. Особенно в ночном. Во время курса молодого бойца нас, «духов», обычно пугали те, кто постарше, фразами из разряда: «Не дай Бог вам попасть после учебки служить в Ижевск. Там не сладко служится. Напрягают физически. На стройке постоянно всё бегом-бегом. Офицеры вообще звери», и прочими сказками.

Возможно, так и было, но на оркестрантов это не распространялось. У нас была своя, закрытая тусовка, которая подчинялась непосредственно командиру нашей роты или заместителю командира части по воспитательной работе. Имея приказ последнего, можно было по уставу вообще отказать в выполнении приказов любых иных офицеров и сержантов нашей роты. Для этого в уставе была предусмотрена устная форма доклада. И когда подобные ситуации случались, меня всегда забавляло, как наш ротный, капитан Литвинов, был вынужден топать в клуб к замполиту, майору Сомову, чтобы выдернуть кого-нибудь из оркестра для выполнения поставленной задачи.

У нас же в отделении существовали свои правила внутреннего распорядка, была собственная система поощрений и наказаний. Если отличился – могли наградить ближайшей вылазкой в кинофонд. Или разрешали провести время в комнате психологической разгрузки, где стояли чайник и телевизор. Если провинился – загружали задачами так, что забывались и еда, и сон. Просто некогда было даже думать об этом. Невыполнение задачи означало очередную провинность, а это значит, предстоял очередной круг исправления.

Периодически солдат посещали родственники и друзья. В части было предусмотрено время приёма посетителей, возле КПП обустроили гостевое помещение, где можно было присесть за отдельным столиком, выпить чаю и пообщаться. Если родственники приезжали издалека и позволял распорядок части, то солдата могли отпустить на сутки в увольнение. Естественно, под ответственность самих родственников.

Раз в неделю ко мне заглядывала Алинка – моя студенческая приятельница, с которой у нас были очень тёплые отношения. На первом курсе меня даже угораздило влюбиться в неё и тогда я летал от счастья. Почему, сам не знаю. Может быть, меня тогда опьяняла близость этой девушки. Мы учились в одной группе, ходили на одни и те же пары, где постоянно сидели вместе. Помню, как завкафедрой строго смотрела на нас, стоило нам устроиться рядом. Дурачились и получали по шее мы тоже вдвоём. Вернее, как? Дурачилась больше она, а я получал. За двоих. Мы с ней жили на одном этаже в общежитии, и часто готовили, и ужинали вместе. Любимое студенческое блюдо – варёная картошка, приправленная сливочным маслом, кетчупом, майонезом, а в прикуску к ней были домашние разносолы. Сейчас бы такое в нашей столовке.

Я не понимал до конца, каким образом Алина оказалась в Ижевске. Возможно, она почувствовала необходимость выйти из зоны комфорта, сменить на время город, чтобы пережить расставание с молодым человеком. Она всем говорила, что ей предложили курсы повышения квалификации по телевизионной журналистике, на которые она легко согласилась. Алина тактично отмалчивалась на тему своей личной жизни, но я знал, что летом, как раз, когда меня призвали, она рассталась с парнем. Просто взяла и прекратила всяческие отношения, включая общение. Я остановился на предположении о том, что она решила пожертвовать бесперспективной студенческой любовью ради взрослой жизни и карьеры. Как бы там ни было, я радовался, что Алинка была рядом.