Дмитрий Киселев - Повестка в жизнь

Разведчики в нашей части были элитой, туда набирали в основном спортсменов с разрядами, но они уступали нам в мощи, росте. Разведчики, как и мы, никогда не пускали никого через свой строй, даже офицеров, и все это знали. Но иногда встречались те, которые по каким-то своим соображениям считали, что могут легко пройти через наши ряды, что мы должны расступиться, освобождая путь. Как только «камикадзе» попадал в гущу солдат, каждый старался толкнуть его, пихнуть ногой, ударить, и решившийся на это, вылетая, как пробка, из строя, в будущем не шел на подобные эксперименты со своим здоровьем.

Но связисты, как и многие другие роты, вероятно, имели другое представление об этом, сквозь их строй могла пройти целая первомайская демонстрация.

Мы все, несмотря на спортивные разряды, физическую подготовку и рост, были одинаковыми. А вот порядки и правила в каждом подразделении существовали свои. Даже строевая песня отличала сильную роту: разведчики, громко напевая «пули летят, пули», уже издалека внушали уважение.

Нам же приходилось петь про яблоневый сад, про любовь, чего мы стеснялись, оттого и старались петь как можно громче, отбивая со всей силы каблуками по асфальту.

Связисты старались не встречаться с нами и разведкой и после вечерней поверки, находясь ближе к двери, стремительно убегали в казарму. А вот нам с разведкой – без вариантов было: столкнувшись у входа, мы устраивали стремительную бойню, ломая входную дверь. Но офицеры, отвечая за здоровье солдат, удерживали одну из рот на плацу, не допуская мордобития. Несмотря на то, что внутри роты многие ненавидели друг друга, мы никогда не показывали этого и всегда держались вместе, чувствуя плечо товарища. Любой солдат нашей роты, кем бы он ни был, всегда и в любой ситуации имел полную поддержку всей роты. Этого, может, не хватало связистам.

Нас с разведкой старались держать подальше друг от друга, не пойму только – зачем тогда было селить в одну казарму.

Однажды к нам в роту приехал майор, его поселили у нас, предложив на выбор: занять какую-то должность в нашей части, или демобилизоватся. Он запирался в комнате, отведенной ему, и много пил, казался старым и больным, которому действительно пора на пенсию. Я не знаю, что с ним произошло и какова его офицерская судьба, но чем-то он меня зацепил. В очередное утро дверь его комнаты открылась, оттуда вышел человек с помятым, старым лицом, «надетым» на удивительно молодое и спортивное тело. Меня впечатлила его физическая форма, но я не мог понять: что так глубоко отпечаталось на лице, заставив его сморщиться? Пользуясь возможностью поговорить, я задавал сотню, видимо, неуместных вопросов, пытаясь выяснить – кто он и откуда, но всякий раз не получал ответа. А ответы, наверное, и не требовались. Его глаза, походка, осанка, мышление и манера говорить, – всё выдавало в нем настоящего воина.

Я не берусь судить о том, как он жил и что сделал. Этот человек мотивировал меня всего лишь своим присутствием, я и потом встречал еще подобных ему офицеров. Думаю, он был из числа мужчин, ставших в армии профессионалами. Я видел и других.

А здесь ко всему прочему я строил дачу какому-то вышестоящему офицеру. Нас троих с самого утра увозили на уазике в живописное место. Там мужик в военной форме, но без знаков отличия ставил перед нами задачи и уезжал. Мне, не имеющему образования строителя, приходилось пилить доски, что-то носить, копать траншеи – и всё это под проливным осенним дождем. Не думал, что и мне придется поработать на благо господина офицера, когда об этом рассказывали старшие товарищи на гражданке. Но тем не менее я не был против этой работы на свежем воздухе в красивом месте. Может, на тот момент я просто смирился со всем происходящим и скорее хотел уехать в другую роту другой части и как можно дальше от Москвы.

Вот интересно, а как определить среди солдат и офицеров настоящего профессионала, академика военного дела? По званию? Этот со старым лицом был майором, но я видел много офицеров такого звания, половина из которых еле перемещались от стула к стулу. Может, мифические герои, как Ахилесс, Гектор и реальный Александр подходят под это определение? На меня произвело впечатление то, что этот майор очень отличался от всех офицеров нашей учебной части. До встречи с ним я был абсолютно разочарован армией, а после – задумался о том, что армия где-то может быть другой, такой, какой мне представлялась. Вот как бывает – мимолетная встреча с одним человеком мотивирует больше, чем вся военная часть.

Наверное, самое важное, чего необходимо достичь, – это понять и признать самого себя, несмотря на разные провокации. В армии чисто мужской коллектив и очень не просто, впервые попав туда, найти в нем свое место. Сразу попытаться понять этот новый мир и принять – очень сложно, особенно это сказывалось на солдатах, живших до армии в больших городах. Я, конечно же, не хочу отзываться о всех без разбора. Мне не было трудно или тяжело прижиться в таком коллективе, я всё детство провел в гораздо более худших условиях – в поселке, где всё так же на виду, как и в армии.

Как-то, уже порядком послужив, я зашел в чипок, это солдатское кафе, где за сравнительно небольшие деньги, которые нам присылали из дома в конвертах, или на выданную солдатскую зарплату, можно было купить что-нибудь вкусное, коржик например. Стоял, выбирал, считал деньги, на что хватит. Ко мне подошел один солдат, старше меня по призыву, протянул мне веревку. Эта зеленая, сплетенная им из многих ниток, веревка, оказалась довольно крепкая, порвать руками невозможно. Он дал мне ее со словами: «Когда тебе будет совсем плохо, повесишься на ней».

Не знаю, что он хотел этим сказать, может, надломить морально, а может, просто пошутил. Я не почувствовал тогда никакого опасения. Меня смутили его слова и его поступок, но веревку я сохранил, потом повесил крестик на нее, а уже в войсках – «смертник» (личный номер, медальон). Этого делать было нельзя: веревка на шее должна быть очень тонкой, чтобы противник, подкравшийся сзади, не смог тебя ей же придушить. Но меня никогда это не пугало, я так и носил «смертник» с этой веревкой в армии и еще много лет после, я должен был сдать его, оставить в части, но решил взять себе, сдал в штаб медальон с таким же номером, сделанным мною из ложки. Сейчас веревка, к сожалению, сгнила, и то, что осталось, я снял и положил в банку.

Вот так: часть оставшейся веревки, попавшей ко мне тогда, я до сих пор храню, даже не знаю зачем.

Однажды всех потряс один случай. Солдат, охранявший знамя части, застрелился. Знамя всегда охраняли с боевым оружием. Тому солдату девушка написала, что бросает его, вот он и нажал на курок. Все письма от девушек у нас старались отслеживать, вскрывали, изучали и при необходимости не отдавали адресату, а это письмо, вероятно, пропустили. Думаю, на первом году службы необходимо более тщательно следить за моральным состоянием солдат и увеличить посещение штатных психологов.