Милана Корнеева - Пока цветет сирень

Папа растерялся сначала, затем стал перечислять: «Значить, это… в десятом живут Дугины, в девятом Студёнкины, а в одиннадцатом… там вроде какой-то богатый человек живёт. Говорят, это его дача здесь, а сам он из города. А тебе по что надо?» И посмотрел, будто я что-то неладное задумала.

Я и рассказала про вчерашнее прослушивание и про знакомство с моим будущим учителем из Дома культуры.

Я рассчитывала, как и обычно, на поддержку, но попала впросак.

Папа позвал маму. «Всё пропало» – промелькнуло у меня в голове. И странно было, ведь он знал, что я прослушиваться иду. Мама прибежала вместе с задиристым Сашкой. Он всегда чувствовал неладное и из-за угла поддакивал ругающей маме. Меня это всякий раз злило, но я решительно не обращала внимания. Отец попросил повторить сказанное ему. И никакие попытки остановить его ничем не закончились. Мама слушала, заламывая руки, и вздыхала. Сашка смотрел на меня, как, наверно, смотрит паук, когда в паутину попадает бабочка. Ему все было зрелищно и забавно. В эти минуты я его ненавидела. Только Катя, заслышав укоры родителей, пришла меня поддержать. Мама говорила: «Как ты вообще могла позволить себе пойти к какому-то человеку в дом? А вдруг…» И тут началось: «Вдруг тебя бы обидел кто? А кто их знает, этих городских…» И последними её словами были: «Аня! Никакого пения! Слышишь? Чтоб я даже не слыхала больше! Завтра вон пойдём со свёклой возиться, хоть какая от тебя польза будет». (Недавно нашей семье выделили небольшой земельный участок для посадки картошки и свёклы в Покровском-Стрешнево.) Положение – хуже некуда. Я угрюмо согласилась, ничего не поделаешь.

Погоревала час и стала продумывать план, как удрать завтра от мамы и сестёр. Как я могу пропустить занятие? Да и огород терпеть не могу.

Ночью к нам с Машей в комнату пришла Катя. Родители всегда думали о нас, поэтому с недавних пор у Кати была отдельная комната. Катя тихо постучалась. Маша спала, отвернувшись к стене, а я не могла и глаз сомкнуть. Сестра зашла и села на край моей кровати.

– Ну что, Ань, как быть-то завтра? – спросила она печально.

Меня это только разозлило:

– Как быть?! Я всё равно пойду! – молниеносно вспыхнула я, будто ожидая, что Катя пришла отговаривать от затеи.

– Ну ладно. Ты иди, а я что-нибудь придумаю, – подмигнула она.

Так у меня появилась поддержка. Да тут и Маша повернулась в нашу сторону и добавила:

– А я не сплю и всё слышу. Правда, Ань, иди. А мы с Катей маму отвлечём и придумаем что-нибудь. Тебе надо петь, уж всё село подтвердит!

Я была счастлива, что моя семья для меня опора. И не нашла, что ответить, кроме как:

– Ну, раз у меня такие сёстры, то и умереть не жаль!

Не помню, откуда цитату взяла, но очень она мне нравилась.

Маша только рукой махнула да ответила:

– Вечно ты, Анька, чепуху городишь! Послушать нечего! – И все мы засмеялись, да так, будто забыли, что ночь на дворе. Только сердитый кашель отца нас усмирил.

Проснулась в шесть утра кое-как, часа три я всё же проспала. Надела Машины туфли без каблука, тихо пробралась в сени. Туда мне Катя вынесла отглаженное платье и ленты в косы. Я решила идти в школу уже при параде. Всё-таки первое занятие по вокалу, да и вообще, мне хотелось производить впечатление начинающей артистки. Так и отправилась, решив пойти долгим путём, через большой сквер. Времени до начала первого урока ещё было много, поэтому, несмотря на запреты родителей, я свернула и решила прямо с утра зайти в 11-й дом и поблагодарить того человека в шляпе, что привёл меня на прослушивание. Я уже подходила и увидела нечто странное: калитка была распахнута, дверь в дом тоже была открыта. Стояла тишина, и было непонятно, есть ли там вообще кто-то. Я осторожно прошла по аккуратно недавно выложенной плитке. Тишину постепенно наполняли трели соловья где-то в кустах и жужжание пчёл на повсюду проросшем люпине. В доме никого не было.

Я быстро вышла и побежала что есть силы оттуда. Мне было страшно, и что-то внутри сжималось. Там, на маленькой террасе, были видны следы борьбы и около входной двери на полу было пятно запёкшейся крови.

Я бежала сломя голову, спотыкаясь о коряги, боялась, что за мной кто-нибудь погонится. Добежав до школы, я остановилась перехватить дыхание. Немного придя в себя, я пошла в класс. Учительница стояла около двери и, как обычно, здоровалась с каждым из вошедших. Она окликнула меня:

– Аня! Ты почему не здороваешься? Что случилось?

– Простите, Галина Тимофеевна. Я… – и больше я не смогла ничего сказать. Весь учебный день прошёл, как в дыму.

Приближался час моего первого занятия. Я шла через оставшийся кусочек леса с буреломом. Когда мне тревожно, я всегда там гуляла. И вот уже виднелся угол Дома культуры.

Зайдя внутрь, растерялась. Высокие потолки, колонны, и две какие-то женщины говорили, что скоро приедет кто-то что-то проверять. Было заметно, что они нервничали. Завидев меня, спросили:

– А тебе что здесь нужно? Ты что-то ищешь?

– У меня занятие. У Ивана Александровича, – невнятно произнесла я.

Женщины переглянулись, затем одна из них ответила с какой-то траурной интонацией:

– Его сегодня не будет. Приди через неделю.

Но тут я увидела самого Ивана Александровича. Он зашёл через черный ход в здание и поспешил по лестнице на второй этаж. Я побежала за ним.

– Иван Александрович! – кричу я. – Вы меня помните? Я Соловейко Аня!

Он оглянулся, улыбнулся:

– Как не помнить, помню, конечно!

Я уже отчаялась, но набралась отваги спросить:

– Так мы будем петь или нет?! – Ведь он не знал, как трудно мне было отлучиться от домашних дел и запретов.

Он ответил мягко:

– Будем, Аня. Обязательно. – И посмотрел куда-то прямо, будто что-то задумывая.

Тут я захотела спросить, не знает ли он случайно, что произошло в том доме, но что-то меня остановило. Он добавил:

– Ну, пойдём, попробуем тебя распеть,– и указал дорогу к аудитории.

В кабинете стоял старинный рояль, накрытый махровым покрывалом. Было холодно и душно, и я сама решила открыть два огромных окна. Майский воздух влетел, принося с собой запах цветущих полевых цветов и хвои.

Я изо всех сил старалась показать «мощь» своего голоса. И наверно, со стороны это выглядело забавно. После первого упражнения преподаватель сказал:

– Ты всё село решила оглушить? – и засмеялся.

А я и не думала шутить. Потому ответила строго:

– Хочу, чтобы меня все услышали.

Затем добавила:

– И аплодировали стоя!

Иван Александрович похвалил мой залихватский дух и настрой. Но сказал, что надо много работать, что «кричать» в пении нельзя и ещё много чего интересного, сейчас уже не вспомнить. Но распел он меня тогда до верхнего до. Это вроде третья октава, да?