Андрей Проскуряков - Via Crucis

Игумен тщательно вычитал все утренние молитвы и позавтракал сладким крепким чаем с копчёной скумбрией. Отец Вассиан очень уважал эту благородную рыбу за высокий уровень витаминов, содержащихся в её нежном, маслянистом мясе, а особенно – в душистом подкожном жире, из-за чего он всегда тщательно обсасывал шкурку, заботясь о своём здоровье по заповеди святых отцов. Во время трапезы он лучезарно улыбался, предвкушая следующий раунд своего азартного, хотя и очень мирного по форме, противостояния со священником из соседнего села, Нижней Гузновки. Соперничество это Вассиан именовал в глубине души не иначе как “Битва игуменов”. Сидящие за столом послушник Виктор и три монахини (Мартирия, Павла и Николая) с умилением отмечали, что батюшка, слава Богу, сегодня в отличном расположении духа.

Тут же за столом отец Вассиан решил надиктовать ответы на несколько писем, которые приходили ему из самых разных мест, даже от незнакомых людей. В своих неизменно слёзных до надрыва посланиях люди спрашивали старца о том, как поступить в сложных жизненных ситуациях, просили молитв и благословения, решали духовные проблемы. Письмами ведала самая грамотная из монахинь, Николая.

– Пишет Зина из Москвы, – начала матушка.

– Это молодая такая, в библиотеке работает? – уточнил игумен. – Она ещё на инкубатор новый пожертвовала…

– Да, батюшка, – подтвердила Николая, – спрашивает: “Как мне быть, отчюшка? Вы благословили меня всё время про себя напевать духовные песни, и списочек их приложили, а я забудусь, и у меня “Три белых коня” на языке сразу вертится!”

– Хорошая песня, красивая, – кивнул Вассиан. – Этого не пиши. Ответь, что пусть семь раз почитает акафист преподобному Лавру, Бугульминскому мольчальнику. Очень действенная штука.

– А где ж его взять, акафист тот? – уточнила монахиня.

– У нас, например, – погладил бороду игумен, и замурлыкал нечто похожее на “И уносят меня, и уносят меня…”

– Далее. Письмо от Валентины с бородавкой…

Вся покрытая островами ржавчины, синяя “Газель” остановилась у ворот ровно в десять утра. Игумен Тит служил в Нижней Гузновке уже третий год. Что греха таить, бедная маленькая деревенька, в которой осталось всего-то сто сорок человек, большинство из которых – оседлые цыгане, едва позволяла настоятелю сводить концы с концами. Приходилось активно привлекать паству, разъезжая с проповедями и проводя подробные, скрупулёзные исповеди с откровением помыслов, что создавало определённую известность игумену и привлекало в его приход тех, кто искал особой, потаённой духовности. Но не смотря на старания, ни крепкая община, ни свой “монастырёк” никак не складывались.

За рулём “Газели” сидел тощий черноволосый парень, похожий на цыгана, по имени Баро, но крещёный в честь мученика Викторина. Проходящий мимо пьяненький мужичок заглянул в кабину, но услышал строгое: “Лавэ нанэ!” и поспешно ретировался.

Водителя проводили в гостевой дом, а отец Тит в сопровождении монахини Мартирии прошёл в библиотеку. Игумен Вассиан в монашеской рясе и клобуке с необычайно длинными шёлковыми намётками стоял перед красным углом, погружённый в созерцание глубин собственного сердца. Обернувшись на гостя, и стряхивая с лица строгую молитвенную сосредоточенность, Вассиан широко улыбнулся и своим напевным голосом заговорил:

– Отец игумен! А я тут утром индюшку по двору ловил. Знаете, живёт у меня с десяток этих птиц, небольшая обитель почти что. Забралась одна из них на поленницу, да всё выше, выше прыгает, до самого верха долезла. А потом… оторвалась она от поленницы, крыльями бьёт, тушка-то тяжёлая, да вдруг низко-низко, но быстро, словно камень из пращи, по-над землёй полетела. Так до гостевого домика и дотянула. Ну не чудеса ли? Я и думаю, что бы это значило? Знамение, не иначе! А оно вон что, к гостю! Это вы, значится, отец игумен, приехали.

После традиционного монашеского приветствия хозяин и гость сели у круглого дубового столика и завели беседу.

– Как поживаете, отец игумен? – спросил отец Тит, благообразно потупив взор.

Гость был тонок, сух, большеглаз, имел правильные черты лица, длинную шею и костлявые белые пальцы, которыми он не без изящества держал массивную чайную чашку, поднося её к тонким ниточкам губ. Тит был старше на семь лет, чем Вассиан, и в юности окончил два курса университета по специальности “социология”, после чего, в поисках Бога удалился в Архангельские леса, где, по слухам, в землянках жили духоносные старцы. Ни землянок, ни старцев он не нашёл, видимо, не там искал, или старцы умели прятаться от непрошенных гостей. Несколько лет он прожил на правах балды в большой семье священника одной из южных епархий, был замечен архиереем, поступил заочно в семинарию и принял постриг в честь ученика апостола Павла, критского епископа Тита.

– Немощи, леность и неразумие довлеют мя, – в тон вопрошавшему ответствовал хозяин. – В общем, вашими молитвами, отец игумен. А вы как поживаете? Что паства? Внемлет ли слову?

– Пастырское слово не должно быть сурово, – уклончиво ответил Нижнегузновский настоятель.

В приоткрытую дверь выглянуло растерянное лицо монахини Мартирии.

– Что, матушка? – поинтересовался Вассиан.

– Батюшка, тут Ленка из областного центра, та, что в детсаде работает, приехала!

– Она же вчера была? – непритворно удивился игумен.

– Я ей то же и сказала. Зачем, говорю, двести вёрст отмахала? А она говорит: “Со своими людьми чаю попить!”

– Что? – не понял Вассиан. И вдруг залился свежим, живым смехом.

– Чаю попить? – сделал комичное лицо Тит.

– Чаю попить! – широко улыбаясь, вторил ему Вассиан.

Отсмеявшись, игумены понимающе взглянули друг на друга, ощутив некое единение. Битва на время перешла в подспудную, подковёрную форму.

– Напои чаем, благослови конфетами и выпроводи, – резюмировал Вассиан и вновь изобразил полное внимание к собеседнику.

Отец Тит сидел на стуле неровно, размахивал левой рукой в разговоре (в правой руке держал то чашку, то сушку). Был он возраста самого цветущего, не то тридцати пяти лет, не то сорока двух. В игумене Вассиане он видел конкурента и собрата одновременно и ревновал к его популярности в столь юном для духовного руководства возрасте.

– Очень востребовано сейчас руководство в семейной жизни, – держа чашку на весу, продолжил Тит. – Но для того, чтобы погрузиться во мрак души грешника, а семейная жизнь зело удобосогрешительна, необходимо самому заглянуть за черту добронравия и целомудрия, на время отречься от всего… этического, что ли. Или же стать как бы в стороне и непредвзято оценить, что есть добро, что зло. А инде следует и малый шаг за эту грань сделать самому, дабы и предмет наших рассуждений был ближе и не выглядел столь абстрактно. Авраам, праотец наш, перешёл все границы разумного, занёс смертоносную свою руку над сыном, а в итоге прав оказался. Люди же немощны, на исповеди вольно или невольно утаивают свои грехи, гнусные поступки, покрываются во след ложным стыдом, чем и усугубляют нечестие. Что я должен сделать, как опытный духовник и добрый пастырь? Растворить грань между своим сознанием и разумом пасомого и, отринув сомнения, кинутся в пучину беззакония с протянутой для спасения рукой…