Андрей Гуртовенко - Удивительные истории о любви (сборник)

Мне двенадцать. Иногда я специально иду другой, более длинной дорогой, чтобы увидеть, как сушит на балконе свои черные кружевные трусики «бесстыжая» сеньора Андреа. Но сегодня не такой день – я опаздываю.

Я прохожу мимо грязно-желтой стены, на которой висит портрет Марадоны. На нем следы красной помады, потому что какие-то сеньориты расцеловали плакат. Как обычно, шагаю мимо старой раскидистой жакаранды в узлах и трещинах – она старая, такая старая. Я знаю этот маршрут наизусть. Третий месяц я хожу сюда каждый вечер.

Во внутреннем дворике старики в спортивных костюмах подпирают животами круглый стол. Как всегда, они играют в карты, успевая коситься на телевизор, вынесенный прямо на улицу: идет повтор какого-то футбольного матча.

Увидев меня, сеньор Микаэль бросает игру. На его голове лежит носовой платок, которым он прикрывается от жары. Старик внимательно смотрит на меня, грузно опираясь на палку, которую использует вместо трости, и подзывает широкой ладонью с пальцами, желтыми от дешевого табака.

– Привет, gordi. – Меня бесит, когда он так меня называет, но я вежливо отвечаю:

– Добрый день, сеньор Микаэль.

– Опять несешь обед старому Чеме?

– Да, сеньор.

– Что сегодня? – он бесцеремонно заглядывает в пакет. – Эмпанадас?

– Да, сеньор, с мятой картошкой. И лазанья.

– Опять эта итальянская лазанья! Ты каждый день носишь ему обеды.

– Да, сеньор.

Старый Микаэль видит не так много новых лиц, ему не хочется меня отпускать. В его зубах зажата сигарета, и он неторопливо роется в карманах в поисках спичек.

– Ты знал, что танго было придумано здесь, в Ла Боке?

– Да сеньор, я это слышал.

– Я знаю Чему еще с тех пор, когда он был пацаном. Он уже тогда танцевал лучше всех. Ему были рады на любой милонге. Он великий танцор, наш старый Чема.

– Да, сеньор.

– Жаль, что с его ногами вышла такая беда.

Я молчу.

– Ему повезло, что социальная служба посылает к нему такого хорошего парня, как ты, маленький gordi. Ну, ладно, ладно, иди. Передай Чеме, я зайду к нему вечером.

– Да, сеньор.

Около квартиры дона Чемы пахнет сыростью и кошками. Я стучу дважды, прежде чем услышать, как тяжело он шаркает, чтобы открыть дверь.

В квартире, как всегда, тихо – только жужжит вентилятор, перегоняя полуденный зной из угла в угол. Старый ламповый телевизор что-то тускло показывает без звука. Через пыльные шторы пробиваются сонные лучи. На плетеном кресле сбился плед – видно, старый Чема ненароком уснул, пока ждал меня. Здесь уныло, но мне нравится. Давным-давно сеньор Чема был известным милонгеро. Сегодня про него никто не помнит, кроме таких же бедных стариков, как и он сам. О его прошлом напоминают только несколько плакатов на блеклых, выгоревших от злого солнца обоях. Я люблю смотреть на эти плакаты. На первом он держит красивую сеньору за талию, а на втором видно, как он прижал ее к себе и положил ладонь ей между лопаток. Он смотрит на нее так, что у меня внутри все волнуется. На третьем плакате – лицо дона Чемы: прямой точеный нос, словно прорисованные яркие губы, черные и холодные глаза. У него длинное, как будто удивленное лицо и взгляд, который покажется вам высокомерным, поэтому даже сейчас он выглядит, как богач-аристократ из сериалов. Но это не так: сеньор Чема беден и одинок. Я, медсестра и еще несколько соседей – единственные, кто бывает в его маленькой квартирке.

Он, как всегда, вкладывает мне в руку десять песо и извиняется:

– Говорят, что в правительстве хотят принять новый закон о пенсии. Наверное, скоро я стану совсем нищим и не смогу платить тебе.

– Это не обязательно, мне платит социальная служба, сеньор Чема, – привычно отвечаю я, но беру деньги.

Я не говорю ему, что откладываю каждое сентаво, которое он мне дает, на школу танго. Меня завораживает мир сеньора Чемы: его плавные движения и гордая осанка, расстегнутые на груди рубашки с закатанными рукавами, уверенность настоящего мачо, которую он излучает даже сегодня. Я хочу стать таким же, как и он.

– Опять лазанья? – улыбается он мне и тут же плавно выставляет руку вперед, будто я собираюсь оправдываться. – Нет-нет, я рад. Люблю вашу лазанью. Передай поварихе, что она ангел. Наверняка у нее итальянские корни. Когда-то сюда приезжало много итальянцев. Ты знал это? Ну конечно, ты знал это, ты же умный мальчик.

Он поворачивает голову на старую желто-зеленую фотографию, где с трудом можно угадать тоненький силуэт девушки.

– Она тоже была итальянкой по отцу, – задумчиво говорит он.

– Кто это? – спрашиваю, набравшись смелости. Я давно хочу это спросить.

Сеньор Чема долго думает – слишком, слишком долго! – и наконец отвечает, проведя ладонью по зачесанным назад волосам:

– Это любовь, мальчик. Самая большая любовь на свете.

Когда он говорит, то плавно водит пальцами, подчиняя их известному ему одному ритму. Ноги Чемы не могут танцевать, но пальцы танцуют.

– Это ваша жена? – Я понимаю, что это не так, но все равно задаю этот вопрос.

– Нет, это не моя жена. Мы потеряли друг друга, – он грустно улыбается девушке на фотографии.

– Но когда любишь, нужно жениться и никуда не отпускать!

– Откуда ты это знаешь? – поворачивает он ко мне голову, будто я сказал что-то стоящее.

– Бабушка так говорит.

– Она мудрая женщина, твоя бабушка.

– Так почему вы не поженились, если так любили друг друга? – Я догадываюсь, что веду себя жестоко, но любопытство все пересиливает.

– Мы хотели, видит Бог. Но нас разлучили трижды. Первый раз – толпа, второй – сама жизнь, а третий раз – небо.

Он молчит, попивая свой мате, и я покорно жду, понимая, что продолжение будет.

– Это Паола, мальчик, – объясняет он. – Она была моей двоюродной сестрой.

– Вы вместе росли? – Я уже уселся на старый продавленный диван.

– Нет, я впервые увидел Паолу, когда мне было за двадцать, а ей самой едва исполнилось шестнадцать. Мы познакомились на похоронах ее двоюродной бабки, у которой она жила. Ничего хорошего не будет с теми, кто познакомился на похоронах, – так потом говорила Паола.

– Почему вы не дружили раньше?

– Наши матери были родными сестрами, но они не общались. Тетя Мария была черным пятном нашей семьи. В четырнадцать она сбежала с каким-то итальянцем, и больше мы о ней не слышали. А потом через много лет оказалось, что ее вместе с мужем убили на площади Мая, как и сотни других людей, которые решили поддержать Перрона. Военные самолеты просто расстреляли этих людей. Ты слышал, что первая бомба упала в троллейбус, забитый детьми? Никто не выжил.

Я помню эти дни. Обугленные машины без дверей стояли на площади так долго, что местные сорванцы перестали бояться залазить туда. Так Паола стала сиротой. Пару лет она жила у нашей старой родственницы и, когда та померла, оказалось, что идти ей некуда. Мать забрала ее к нам – мы жили с ней вдвоем здесь, в Ла Боке, в маленькой квартире, похожей на эту.