Юрий Якунин - По морю памяти. Рассказы

При построении, между строем и командованием сборов, красовалась белая четкая надпись с размером букв примерно метр (трудились всю ночь), очень точно характеризовавшая нового начальника сборов. Кто-то из офицеров как-то неестественно дергался, пытаясь сдержать смех, кто-то делал вид, что разглядывает небо, в надежде увидеть НЛО, а майор Колбасенко, вдруг заговорил по-грузински, давая понять, что по-русски читать забыл. Студенты, вообще, не реагировали никак. Воцарилась зловещая тишина. Зная, что про эту шутку мог рассказать нам только Каладзе, майор сверлил его взглядом, обдумывая видимо как отреагировать.

Потом перевел взгляд на второго врага, меня. Я понял, что райская жизнь закончилась и если Каладзе отделается легким испугом, то мне достанется по полной, скомандовал:

– Якунин и Каладзе три шага вперед.

Мы чеканя шаги старались встать так, чтобы не закрыть надпись.

– Якунину, четверо суток ареста за четыре самоволки в Тбилиси в течение прошлого месяца! (Всегда есть тот, кто только и мечтает поглубже лизнуть начальника, заложив кого-нибудь).

– Каладзе, выяснить кто участвовал в художествах на плацу и к вечеру доложить, в противном случае пять суток ареста.

Как я уже говорил, Каладзе был сын действующего генерала и влепить ему просто так пять суток коротышке Терцвадзе было страшновато, карьеру можно похерить, поэтому, как мне кажется командование сборов пришло к консенсусу, пять суток губы, зачет автоматом и… домой!

Гауптвахта в части была одна на два места. Утром Каладзе посадили, а для меня места не осталось, так как на губе уже сидел боец. Так у меня оказались первые четыре дня отложенной ареста. Кто слаб в устном счете, запасетесь калькулятором, чтобы легче было считать суммарное количество дней моего ареста. Если глумиться над Каладзе его душонка побаивалась и, как потом будет видно не зря, то уж на мне он решил отыграться за все, и за прежнюю нашу стычку, и за Каладзе. Так как Терцвадзе, к моему великому сожалению, знал, что шефа ЗАКВО перевели в Чехословакию и с ним вместе туда отбыл мой дядя, так как майор мне сказал:

– Уверен, что из Чехословакии тебе твой дядя прапорщик Швангерадзе, как два года назад, не поможет.

Его изуверский план мести был шедевром мелочного мщения.

На третий день появился генерал Каладзе. Ему, конечно, сообщили, что проблемы с сыном. Кока все еще сидел на губе и его отец был явно взбешен. На плацу нас построили прямо на надписи. Видя, что сына в строю нет у генерала заиграли желваки и он скомандовал:

– Рота, пять шагов назад.

Мы быстренько отошли, обнажив вожделенную надпись, понимая, что команда дана не спроста.

– Товарищ майор, вы не сообщите мне куда девался мой сын и если он сидит на гауптвахте, то за что?

– За то, что он не сказал, кто написал эту надпись.

– Какую?

– Эту!

Генерал прошелся вдоль надписи.

– Майор, неужели Вы думаете, что если я проглотил то, что в прошлом году Кока был наказан один и из-за того, что ему не засчитали прошлогодние сборы он не смог поступить в институт, то я спущу вам сегодняшнее над сыном издевательства?

Терцвадзе стоял в окружении офицеров кафедры, пунцовый, но по стойке смирно.

Генерал Каладзе на этом не закончил и перейдя на грузинский, чтобы русские по национальности офицеры не поняли, разразился такой бранью, что переводить не буду, так как в русском языке аналогов тех ругательств просто нет.

– После сборов в Тбилиси, поговорим.

Потом плюнул на надпись, обратился к дежурному по части, стоявшему поодаль с командой освободить Коку. С тех пор мы Коку больше не видели.

На вечернем построении Терцвадзе вызвал старшину, с меня сняли ремень и в сопровождении старшины меня отправили на губу. Видимо и командир части получил от генерала нагоняй за то, что на солдатской губе сидели и студенты. Сразу же, как уехал генерал он издал приказ примерного содержания:

– Сажать на губу студентов лишь в том случае, когда она будет свободна, а лучше гауптвахту для студентов заменить работами на территории.

В связи с тем, что сидевший на губе солдат был еще там, меня вернули назад, отложенный штраф продолжался.

Видимо, все маленькие офицеры мнят себя «наполеонами», но у нашего майора были замашки и Муссолини.

Мы плохо знали майора. Что он маленький мудак знали, но что он большой изверг, не догадывались.

Надпись стиралась ежедневной двухчасовой маршировкой по ней. Однажды кто-то из марширующих выкрикнул:

– Товарищ майор, присоединяйтесь к нам! Надпись быстрее сотрется.

В тот день мы маршировали до вечера. Но когда уезжали домой, надпись все равно просматривалась.

Мои поездки к жене накрылись, на занятиях сидел нем как рыба, брился ежедневно, ночью ХБ держал под матрасом, чтобы выглядели глаженными и, вообще, старался не попадаться майору на глаза, но все равно к концу первой недели у меня было двенадцать суток отложенного ареста, хотя была возможность посидеть – не сажали. Я сначала не мог взять в толк, чего это он меня не сажает, но потом понял его коварный план. Этот изверг решил насобирать как можно больше суток ареста и посадить меня в конце месяца, чтобы я сидел после сборов, когда все уедут домой. Я получал сроки, когда, выходя из сортира и застегивая ширинку не отдал честь, проходившему мимо лейтенанту, за плохо выдраенный котел, когда я дежурил по кухне, хотя котел был не моя обязанность, но для него это значения не имело. Однажды на плацу, сняв со студентов сапоги, он увидел, что у всех одеты шерстяные носки, я за всех получил новый срок, так как вовремя не доложил об этом командованию?? В общем, имей я шапку невидимку, мой срок все равно бы рос, только из-за того, что меня нигде не видно.

На следующей неделе у нас были стрельбы – лафа! Пистолет ТТ, расстояние до мишени пятнадцать метров, мишень №4 на натянутой веревке, которая качалась на ветру туда-сюда. Выстрелов давалось три и оценивалась стрельба так: 16 очков – 3-ка, 19 очков – 4-ка и 22 очка – 5-ка. Пол дня проходили инструктаж: на человека оружие не наводить, при стрельбе глаза не закрывать, при вопросе поворачивать только голову, руки с пистолетом не поворачивать. Зрелище стрельбы напоминало посещение цирка, так как многие никогда не стреляли из боевого оружия, не то что из ТТ 1935 г. выпуска, курок которого был настолько тугой, что пока на него жали, дуло уже почти упиралось в землю.

В общем, из 27 человек 10 вообще не попали в мишень, пятерки тоже отсутствовали. Когда выкрикнули мою, последнюю по алфавиту фамилию, я спросил:

– Товарищ майор, если я выбью не 22 очка, а 23, у меня же не будет 6-ка, может снимите за это трое суток ареста?

Как уже писал, я занимался подводным плаванием, а в то время это был военизированный вид спорта и одним из видов троеборья была стрельба из «Марголина» на 25 метров, так что я стрелял прилично и по мишени №4 с пятнадцати метров с учетом даже веревки 27—28 очков выбил бы точно. Но этого майор не знал. Он думал, что я буду стрелять, так же как и все, на удачу. Немного поколебавшись, на всякий случай поднял «планку» до 27 очков. Я сказал, что это очень много и за это надо бы снять весь срок ареста. Во взводе, с подачи Николаева, который прекрасно знал, что я умею стрелять, прошел ропот, мол, трепло, куда ему 27, накажите его тов. Майор прибавьте ему еще пару суток за хвастовство. Так и решили, если я выбью 28 очков, то с меня снимется 6 суток, если 29 или 30, то все 12, а если я не смогу выбить 28 очков, то за каждое ненаборное очко до 28 прибавляются трое суток. Обратившись к взводу, он сказал примерно так: