Юрий Якунин - По морю памяти. Рассказы

Чтобы узнать, что такое Ад, надо туда попасть, но попав туда рассказать о нем уже невозможно, оттуда не возвращаются. Разница между адом и интернатом с детдомом в том, что оттуда есть обратная «дорога к храму». И если из интерната она существует реально, то из детдома многое зависит от государства и людей.

Травмирующее и деформирующее действие интерната на детскую психику трудно переоценить. Даже детдом (за редким исключением) не оказывает такого угнетающе-депрессивного воздействия на детскую психику, как интернат. Пребывая в этом заведении психика ребенка ввергается в два совершенно противоположных состояния. От так необходимых ребенку чувств защищенности, близости родных сердцу людей, привычной обстановки, чувства постоянного соучастия, чувства, если не всеобщего обожания, то нужности, когда по выходным ложась в «свою» кровать всем естеством ощущаешь спокойствие, исходящее от родительской ауры, до доводящей до исступления невыносимой психической боли, прострации, ситуации, когда еще не устоявшаяся психика ребенка калечится от чувства ненужности, отстраненности, холодной, даже ирреальной стадности, непонимания и неучастия, а порой и просто жестокости, как со стороны сверстников, так и взрослых, со всепоглощающим чувством ожидания выходных, постоянными взорами на дорогу ведущую не то в рай, не то из ада, где могут в любой момент появиться такие постоянно ожидаемые родные лица.

Когда ложишься в «свою» кровать в интернате, бесконечно одинокий, укрывшись с головой одеялом, начинаешь задыхаться от слезливой жалости к себе, тогда лишь за одно прикосновение теплой материнской руки можно простить все на свете.

Потихоньку проваливаясь в сон психика немного дает возможность расслабиться, зарядиться положительными эмоциями, так как только во сне все эти дневные грезы, превращаются в «реальность» сна. А утром… снова в бой.

В нашем втором классе насчитывалось человек более двух десятков человек, часть из которых были чисто детдомовцы их на выходные никто не забирал. Часть были интернатовцы, их на выходные забирали домой. Как следствие – две группировки. Одна – сплоченные, так как знали друг друга с пеленок, жестокие, озлобленные на «маменькиных» сынков, с четкой иерархией и законами близкими к зековским – детдомовцы. Вторая – интернатовцы, выдернутые из теплых семейных гнезд и вброшенные в чуждое «никуда», разрозненные, растерянные, с красными от частых слез глазами, в которых читался лишь один вопрос «за что»? Если во время уроков все было как-то ничего, терпимо, то вечером, когда оказывались в спальном корпусе и воспитателей (о них особый рассказ) не было рядом, начиналось самое страшное, я думаю, у многих оставившее след на всю жизнь – воспитание. Группой детдомовцев выбирался один из другого лагеря, наиболее крупный и сильный, чтобы другие потом не рыпались, начинали его «ломать». Издевательства были страшные и по своей жестокости, и изощрённости. Но главное, они были бесконечные из-за отсутствия у детей каких-либо тормозов.

В классе был Толик, у которого была ампутирована нога ниже колена. И довольно крупный для своих восьми лет мальчик-интернатовец, которого детдомовцы и выбрали объектом «ломки». Так в течение пяти ночей, как только он засыпал его, будили, тыча культей Толика ему в лицо. Через два дня он стал писаться, а на пятую ночь с ним случился припадок, его увезла скорая и больше мы его не видели. Не забывайте, это были дети восьми-девяти лет! Это происшествие, так сильно подействовало на интернатовцев, что на месяц они были полностью деморализованы и детдомовцы их просто обирали, а непокорных нещадно били, как в открытую – стаей, так и ночью делая «темную». Отбиралось все, начиная от какой-то провизии, что приносилась из дома, заканчивая одеждой и обувью, которую детдомовцы носили всю неделю и лишь перед уходом интернатовца домой, в субботу – возвращали, чтобы дома не заметили.

Любые изъяны во внешности, в поведении, в здоровье или говоре, высмеивались нещадно и зло. Почти у всех были клички, непонятно за что и кем данные, но почти все унизительные. «Рыжий пёсичка» – детдомовец из Очамчира, единственный мой близкий по интернату друг, с которым я поддерживал связь даже через восемь лет после интерната, «Козявинчи- букахинчи», «Сопля», «Сыкун» и т. д. Воровство, особо сухарей из тумбочки в спальне нещадно каралось, невзирая на лица!

Мое полковничье воспитание давало о себе знать. Со временем сплотил интернатовцев и мы дали достойный отпор, издевательства прекратились. Особым признанием моих заслуг в примирении было то, что мне ни одна сторона не дала какую-нибудь унизительную кличку. «Свои» звали по имени, а «чужие», чем я очень гордился – профессором, так как я частенько рассказывал на ночь рассказы Э. По, Честертона и даже изредка Э. Золя, которого я читал дома, украдкой по выходным.

Запомнились поголовные вакцинации и приезд стоматологов. Если первые, делая прививку оставляли в покое, то вторые, приезжая один раз в год, видимо, выполняя план по зубам, одним-двумя вырванными зубами не ограничивались и многие из детей ходили с многочисленными прорехами во рту.

Однажды у меня заболело ухо, врач посмотрела и сказала, что пройдет. Но в ухе нещадно стреляло и боль была невыносимая. Мне разрешили остаться в спальном корпусе и не идти на уроки. Так я лежал и мучился двое суток. Врач так и не пришла больше и лишь Леня (Рыжий пёсичка) постоянно был рядом и менял холодные компрессы, которые прикладывал к больному уху. Ночью вторых суток я сбежал и заявился домой в пять часов утра. У меня оказалось воспаление среднего уха и меня лечили уколами пенициллина, через каждые четыре часа и тёплыми компрессами. Воспаление вылечили, но правое ухо так и осталось с пониженным уровнем слуха.

Кормили и одевали плохо, особо это было видно на детдомовцах. Ходили постоянно голодные, а многие и в чем попало, из-за чего директору-отставнику сильно доставалось «на орехи» от моего деда. Он много хорошего сделал для интерната, например, заставил уволить двух типичных садистов-воспитателей, которые просто измывались над детьми, упиваясь своей безнаказанностью. Особенно лютовал ночной воспитатель по имени Бено. Он постоянно ходил с кизиловым прутом, которым хлестал больнее любой плетки. За малейшую провинность после отбоя в спальне, а наша находилась на третьем этаже, Бено спускал всех детей вниз на первый этаж выстраивал в коридоре и заставлял приседать, в зависимости от шалости сто и более раз. Тех, кто не мог это сделать обзаводились кровавыми рубцами, так как от удара прута лопалась кожа на бедрах, которые Бено заботливо и щедро потом смазывал йодом. Если кто-то из детей жаловался на него дирекции, то Бено, конечно, не выгоняли, так как зарплата воспитателя была грошовая и видимо компенсировалась его удовольствием, а вот для ребенка кара следовала незамедлительно, и он помещался на ночь в карцер – пустой сырой подвал без освещения. Такой экзекуции удостаивались правда только детдомовцы, так как интернатовцы могли рассказать родителям.