Эна Трамп - Должок, 1988

– Ты гряс-ный. Иди помойся хоть.

Когда Тоха пришел из ванной, она лежала голая, стройная, вытянувшись на диване. Глаза ее смотрели в потолок. Она сказала:

– Это так красиво – то, что мы делаем…

ПАЦАНЫ БЫЛИ фашистами. У них была своя мафия, они собирались на чердаке одного дома недалеко от вокзала. Однажды там случился эксцесс. Девочка, которую пробросил мальчик незадолго до этого, написала ему письмо, где очень просила встретиться. Она не подписалась. Он удивился, получив письмо. У него был тогда друг из класса, они вытащили письмо, когда шли к нему домой, а потом читали вместе и смеялись. Когда он остался один, он уже не смеялся, несколько раз перечитал листок. Встреча была назначена на завтра. Завтра он прочитал еще раз. Делать было нечего, а он никогда никого не боялся. Он пришел к этому дому, минут десять стоял, качаясь с носка на пятку. Ноги замерзали. Динамо – стучало в голове, и где-то в глубине, к глазам, подкатывала злость. Тут она вышла из подъезда в белом шарфе, намотанном на голову. Она была не красавица, он встречался с ней недели две, а потом очень просто послал. И вот она вышла из подъезда и подошла к нему. «Здравствуй, Тритон», – сказала она, растягивая слова. Раньше она так с ним не разговаривала, и Тритоном его никогда не называла, и он понял, в чем дело. «Ты меня не узнаешь?» – протянула она. Он подумал: по-любому, терять нечего. Она тут же увидела, что у него на лице, отскочила и закричала: «Заяц!» Из подъезда выкатились несколько парней в телогрейках. Чернозем, думал он, и, когда они подошли близко, ударил первый. Потом его били ногами, он старался прикрывать лицо и что-то кричал. А потом он не понял. Он лежал, мордой в снег, губами в холодный твердый снег, трогал губами горячий снег, уже не думал о том, чтобы встать, ждал, когда ударят снова, – но его схватили за руки и подняли. Он смотрел на них и чувствовал, что губы у него как сосиски. Но это были уже не те; и не с Крестов, он всех знал на своем районе. У этих были бритые головы, и они смеялись, и один сказал: «Наждачок» – смеясь зелеными глазами, как у черта. Потом они взяли его с собой, и на чердаке он сначала рассказывал, как это все получилось, а они хохотали, и один хлопнул его по плечу так, что он качнулся. Оказывается, они как раз шли на чердак, и видели все с самого начала, и им понравилось, как он ударил первый, а не понравились те фраера в телогрейках. Потом они стали пыхать, и ему дали тоже. Он когда-то давно, на юге, уже пробовал курить анашу, и сейчас длинно затянулся, задерживая в себя дым. Про этот чердак никто ничего не знал; хотя они не скрывались особенно; прямо заходили очередью в подъезд. Может, потому и не знал, что не скрывались. Пока они были просто вместе. Если кто-то говорил, обсуждали и делали вместе. Последнее слово было за Бесом. У Беса были зеленые веселые глаза, он всегда решал умнее всех, с ним надо было соглашаться. Он был злым, когда надо, но не со своими. Деньги были. Были всегда, и были общими. Когда был голяк, Бес исчезал на неделю. Потом он появлялся, и деньги были долго. Тайн у них не было. Бес доставал траву (анашу) и кух (мак), но это были его дела, и в это никто не совался. Зато все наркоманы были у них в руках. Их никогда никто не искал; когда надо, они выходили на покупателей сами. Он чувствовал: они могут все. Об этом не надо было говорить, и делать ничего не надо. Абсолютное оружие. Ты будешь стоять спокойно. Он не стал бы никому объяснять. Те понимали. Было просто, и не надо было ничего объяснять.

«АХ КАКОЙ вчера был день – добр и хитер…» Агата пошла открывать.

– Заходи.

Эмика шагнула в дверь.

Агата пошла назад в комнату. «Осень… – пел Розенбаум. – Но паутинками сад…»

Потом она зашла на кухню. Эмика отрезaла сыр и клала его на булку с маслом. Она кивнула Агате на окно:

– Это бабье лето называется?

За окном было небо. Без облаков. Агата села на табуретку. Эмика открыла холодильник, достала лимон, отрезала кусок, положила на бутерброд и тоже села, с бутербродом в руке. Откусила и уставилась на Агату. Жуя. Глазами коричневыми, как пластмассовые пуговицы.

– Я сегодня лето вспоминала, – сообщила она. Откусила еще. – Я ехала в автобусе к тебе, и голову в окно. Сзади стояла баба с парнем, у бабы черные волосы, клевая такая девочка, вся в индийской косметике. Смеялась что-то. Куколка! А я высунула голову в окно, и ветер дул мне в лицо. И солнце. И я ехала без косметики, в этом плаще, с сумкой, и я чувствовала, какая я прекрасная. И чувствовала, что они никогда ничего не поймут. Врубаешься?

Агата медленно покивала головой.

– Ничего ты не врубаешься, – заявила Эмика. – Когда я ехала в этом автобусе головой в окно, я почувствовала, что это лето. И я почувствовала, что поеду одна.

Она прекратила жевать и смотрела на Агату с улыбкой. Агата смотрела на нее. Потом она сказала:

– Ты охуела.

Эмика засмеялась.

Агата сказала: – Было бы лето… я бы тоже поехала.

– Сейчас лето.

– Холодно, – сказала Агата. – В лом.

Эмика улыбалась. Она сказала без всякой связи:

– Включи мне эту песню.

Агата налила себе воды, накапала туда лимона. Потом они пошли в комнату.

– Я в эту девочку влюбилась. – Эмика стояла у стены и рассматривала фотографию. Вся стена была в картинках, вырезанных из журналов. Сбоку висел плакат. Розовая соска в пепельнице, в соску вставлена сигарета.

– Покурим?

– А у тебя есть что?

Эмика пошла в коридор, за сумкой. Агата открыла окно.

Эмика держала атлас автомобильных дорог. – В Москву, – показала она. – Так, так… и еще вот так. – Палец описал неправильный полукруг и утвердительно остановился.

– Ну ты и дура.

– Ха, – сказала Эмика.

– Я бы прямо поехала. – Агата встала и подошла к окну. – Я поеду. На ноябрьские… В спальном вагоне! – выдумала она. Эмика подошла с двумя папиросами.

Агата высунулась в окно. – Бабье лето, – сказала Эмика из комнаты. – Мое, значит.

С этой стороны было не только небо, но и солнце.

– Включи, – сказала Эмика.

Агата пошла включать фон.

Эмика лежала на кровати, улыбалась с закрытыми глазами, затягивалась «Беломором». Шевелила губами за песней. «Вспоминать я буду день – тот, что был вчера. Осень… – пел Розенбаум. – Но паутинками сад просит – не забывать чудеса… Лето, когда согрета была лучами в траве роса…» – Дай мне конверт, – сказала она.

– Что у тебя в сумке? – спросила Агата, кидая конверт на кровать.

– Трусы, шапка и свитер. – ответила Эмика. Она достала лист бумаги и старательно писала печатными буквами. – А в том числе пилка для ногтей.

– Я сейчас к Рыжу поеду. Поехали со мной. Мы тебя на дорогу проведем.

– Ага, – сказала Эмика и кинула ей листок.

«МАМА И ПАПА! НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ ЗА МЕНЯ, Я УЕЗЖАЮ. ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, ЧТО МНЕ НУЖНО. ИСКАТЬ НЕ НАДО, Я ПРИЕДУ» – Агата поморщилась: