Дмитрий Лекух - Летом перед грозой

Я фыркаю.

И вправду, наверное, хватит.

«Валерьяныч» – это, кстати, не отчество.

Это – имя.

Валерьян.

Хотя я лично, сами понимаете, предпочитаю Валеру.

Дедушка удружил, пламенный революционер, в честь своего старого партийного друга Валерьяна Куйбышева, не к ночи будь помянут. Причем, дедушку я помню, нрава он был крутого, и перечить родители не осмелились.

А я – страдай.

Ну, а потом был вообще ад: когда за мной закрепилось прочное «Валерьяныч» или еще того хуже: «Валерьянкин».

Теперь-то привык уже, конечно, – а в молодости бесился – неимоверно…

– Во! – радуюсь. – Давайте и вправду выпьем. И – за то, что мне тогда помогло. И – за то, что Славяну сейчас поможет. За рыбалку, в смысле. Ура!

– Ура! – кивает Глеб.

– Ура! – вяло улыбается Славка.

Ура…

Выпиваем.

Закусываем.

– А что, не помогло, что ли?! – щурится Славян. – И с Ингой у вас с тех самых пор вроде хоть относительный, но порядок. И вообще ты после той поездки какой-то немного другой стал. Какой, точно сказать не могу, но ты мне таким нравишься гораздо больше.

Я вздыхаю.

Ничего себе, думаю.

Я думал – это только я сам заметил.

Ну, может, еще жена.

А оно – эвоно оно как…

– Да нет, – говорю. – Помогло, наверное…

– Ну, – смеется Глеб, – тогда за вышесказанное. Как говорили наши предки, господа гвардейские офицеры, между второй и третьей пуля не должна успеть просвистеть. Славян, разливай!

Смеемся уже вместе.

– А вот ведь еще что самое интересное, – недоумевает Славка, протягивая руку к бутылке, – вот ведь вообще никак эта депрессия с событиями в реальном мире не связана. В любой момент накрыть может. Когда, к примеру, с ребенком гуляешь. Или контракт подписываешь. Меня тут однажды, кстати, прям именно в такой момент и накрыло: надо подпись ставить, полгода этот договор у поставщиков выбивал. А – не могу. Просто, понимаешь, физически не могу. Предложил контрагентам отметить, пригласил секретаршу, попросил виски принести. Накатили с ними грамм по двести, только тогда и созрел. И то руки тряслись, черт его знает, что обо мне эти ребята подумали…

Я фыркаю.

– Бывает, да. Я, помню, когда еще бизнесом занимался, меня прямо по дороге накрыло, по пути на совет директоров. Выскочил на перекрестке из машины да и пошел куда глаза глядят. У водителя – когнитивный диссонанс, естественно, на грани истерики. Хорошо еще, что сообразил, что дергать меня не надо, перестроился в правый ряд да и ехал за мной потихонечку. Почти полтора километра, пока у меня кукушка на место не встала. Я тогда, кстати, и понял, что, наверное, пора завязывать. Всех денег не заработаешь, а нервная система – одна…

– Нежные вы, гляжу, какие, – хмыкает Глеба. – Мне вот как-то всегда не до того было. То семью кормить надо, то дом строить, то, сейчас вот Игоряну квартиру пришла пора покупать, на третий курс пацан перешел. Не до тонкости переживаний, короче.

Я снова достаю из кармана электронную сигарету.

Делаю пару глубоких затяжек и убирать ее уже как-то не собираюсь.

Надо бы все-таки сходить в тамбур, покурить, пока еще любимое и родное правительство это самое дело вообще окончательно не запретило.

Мудаки, конечно, что тут еще сказать…

– Игорян, – уточняю, – это же у тебя от первого брака?!

– Угу, – кивает. – Парень же не виноват, что у него мама дура.

Я вот даже и теряюсь немного.

Сам вторым браком женат, и у самого – ну точно такая же жизненная история.

Один в один.

– Ну, да, – тяну.

Глебушка хихикает.

– Славкин! – командует. – А что сидим, кого ждем?! Нормальные-то пацаны посидят-посидят, да и выпьют маленько…

…Подняли по третьей.

Молча, разумеется.

Мы с Лариным в одних и тех же войсках служили, у дяди Васи, там про третий тост объяснять никому ничего не надо.

Славян не служил, конечно, но с нами – уже привык.

Выпили.

Закусили чем бог послал.

– Ладно, – поднимаюсь. – Пойду я в тамбур, отравлю организм никотином. Не балуйтесь тут без меня…

…Я вот вообще не понимаю, кстати, как буду ездить в поездах, когда в них запретят курить окончательно.

Даже, вот, подумать боюсь.

И дело тут даже не в том, что «не утерпишь»: эта-то проблема как раз вполне себе даже и решаемая.

Те же электронные сигареты, да и открытое окно в сортире еще пока что никто не отменял.

Но – вот так постоять в тамбуре в одиночестве, слушая стук колес и разглядывая проносящиеся в ночной темноте огоньки грустных северных полустанков, я уже не смогу.

Просто – повода больше не будет.

А жаль…

…Потому как не знаю, как у вас, а у меня – именно вот в такие моменты по-настоящему хорошо думается.

В том числе и о стране, в которой мы все с вами живем.

Нет, правда.

Бесконечность пространств, сумеречное спокойствие лесов, однообразие полустанков или, как сейчас, ночью, тревожная желтизна пристанционных огней под монотонную музыку стука колес и качающийся вагонный пол под ногами – это едва ли не лучший фон для одиночества и понимания, которое только и возможно при одиночестве. Поезда вообще изначально заражены экзистенциализмом, а курящие тамбура тем более: жесткая замкнутость железной коробки, помноженная на проносящуюся за окном бесконечность, способствуют погружению в себя, одновременно тревожа и успокаивая.

Особенно после третьей рюмки, ага.

А после пятой так вообще возникает риск впасть в меланхолию, с переходом, после седьмой-восьмой, в слегка пошловатую сентиментальность. И вам после этого только и остается, что допиться до полного катарсиса.

Шучу-шучу.

Просто в этой жизни хватает вещей, от которых только ирония и спасает.

И – более ничего.

Ибо верхние пуговицы у рубашки, безусловно, можно и нужно время от времени расстегивать, но человек, постоянно расстегнутый до пупа, теряет стиль: и прощать себе такого нельзя, потому как это прямой путь к деградации, поскольку в определенном возрасте утрата стиля начинает грозить потерей самого себя, и это начинаешь чувствовать как никогда остро и наверняка…

…Покурил.

Уткнулся слегка разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Ай, думаю, какие мы все-таки молодца, что снова туда выбрались.

Ай, молодца…

…В купе, когда я вернулся, уже вовсю спорили про Украину.

Вот сколько не езжу последнее время по России – всюду говорят о войне.

И хорошо, кстати, что пока еще только говорят.

Когда я вошел – замолкли.

Просто у каждого своя работа, а в доме повешенного о веревке как бы не дискутируют, да…

– Гкхм, – наконец-то прокашливается Славян.

Я киваю.