Татьяна Прудникова - Сказки на ночь для взрослого сына

Начальник взял из онемевших Аниных пальцев листы и порвал их на мелкие части. Сложил в своей пепельнице и поджег.

Анна всё еще не могла прийти в себя: она прочитала анонимный донос на своего мужа, которого обвиняли в подрывной деятельности и антисоветской пропаганде.

С трудом овладев собой, спросила:

– Вы знаете, кто написал?

– Не знаю. И тебе выяснять не советую. Нет этой бумаги. И не было… Вон, пепел один остался! Но… Думаю, из вашего с Павлом ближнего круга бумага появилась. Кстати, может, Павлу об этом пока не стоит говорить?

Анна вернулась на свое рабочее место. Задумалась.

По некоторым деталям, «фактам», фигурировавшим в доносе, ей стало ясно, что его сочинил кто-то из Бариновых либо Крузиных. Вот тебе, Аня, воскресные обеды! И Большая советская энциклопедия…

Ничего она не скажет Павлу!

Но вот по каким семейным обстоятельствам им уехать домой?

Через полчаса в Аниной голове с аккуратной укладкой «перманент» все выстроилось по полочкам; она придумала, что нужно делать. Домой с работы она вернулась в хорошем настроении, даже веселая.

В середине октября Павел и Анна оформили завершение своей загранкомандировки. По семейным обстоятельствам. И начали паковать вещи, переживая за «Мадонну» и недавно купленное немецкое пианино.

Накануне отъезда Аня и Павел позвали всех близких знакомых, коллег на прощальный ужин. Все радовались за Павла и Анну: они уезжали на родину. Германия, прощай!

Пролетело еще несколько месяцев. В родной Ленинград из Германии уехали Бариновы, уехали и Крузины – в Казань.

В июне 55-го года на свет появились семейные обстоятельства Анны и Павла. У них родилась дочь.

В Германии они больше никогда не были.

Вышли из моды и сносились немецкие платья и костюмы, побилась привезенная посуда, но в серванте стояла синяя с золотом «Мадонна», радовало своим звуком немецкое пианино, на котором играли дети. И навсегда остались «немецкая» привычка к аккуратности во всем, да рис в солонке.

С Бариновыми и Крузиными обменивались поздравительными открытками к праздникам. Встречались редко, если у них случались командировки в столицу; пару раз проезжали через Москву на отдых – вот и всё.

Анна так и не проговорилась мужу о доносе. Однажды, уже после его смерти, она поведала эту историю, что называется, в педагогических целях, взрослой дочери, с которой жила в маленькой, но отдельной хрущобе. Времена, правда, наступили другие, но она все-таки решила рассказать. Мало ли…

Когда Анна умерла, пережив Павла всего на три года, ее взрослые дети сообщили об этом печальном событии всем, кто знал Анну в молодости. Написали в Ленинград Бариновым. И в Казань – Крузиным.

Алексей Онуфриевич Баринов позвонил по телефону, посо-болезновал. Сказал, что и сам он, и Валентина Ивановна много болеют. Неловко пошутил: они с Валей уже готовы к свиданию с Павлушей и Аннушкой. В конце разговора его голос задрожал; Валентина Ивановна вообще не смогла произнести ни слова – она плакала.

А из Казани спустя месяца два пришло длинное письмо, написанное скачущим почерком. Краткое содержание письма таково.

Людмила Георгиевна Крузина соболезнует, но ее положение – отчаянное, ей не с кем поделиться своими бедами, не с кем посоветоваться, вот и Аня – умерла.

Со своим старшим сыном Крузины давно утратили взаимопонимание, он шокировал их своими сомнительными связями, которые бросали тень на всю семью.

А ведь Владимир Иванович – доктор философских наук, профессор университета, ждал тогда назначения на должность проректора; она сама – Людмила Георгиевна – заслуженный учитель республики, у нее ученики! Поэтому они вовсе перестали общаться со своим старшим сыном и его ужасной женой.

Младшего, Димочку, талантливого и успешного, студента третьего курса университета, комсомольца и отличника, направили на стажировку за границу, в ГДР; он там пропал. Из компетентных органов Крузины узнали, что Дима познакомился с профессором из Западной Германии, убедил немца в том, что Димины родители – алкоголики, издевались над ним и их лишили родительских прав, что сам Дима воспитывался в детском доме, что в Союзе он якобы бедствует и мечтает жить в свободной Германии. В общем, Дима теперь – где-то в ФРГ и какие-либо сношения с родителями прекратил, они не знают его адреса. Крузиных трясут эти самые компетентные органы: шутка ли, член семьи – невозвращенец!

У Владимира Ивановича – удар, его парализовало, сама Людмила Георгиевна не знает, как и зачем жить дальше…

…Анина дочь читала письмо; рука ее потянулась к купленной по талонам пачке «Явы».

Женщина закурила, поймав себя на том, что никогда не сделала бы этого при матери.

Прочитала.

Прочитала еще раз. Отложила листки в сторону.

Что ответить?

Она вспомнила Людмилу Георгиевну и десятилетнего Диму, заглянувших к ним по дороге в санаторий в Минводах: приятная женщина в «джерси» и накрепко приклеенный к ней вежливый мальчик… Надо же!

Какое-то непонятное ей самой чувство медленно подымалось внутри. Анина дочь резко взяла письмо в руки и порвала. Сложила в пепельницу, поднесла зажигалку к обрывкам, но вдруг рассмеялась. «Не в кино», – подумала она и вытряхнула пепельницу в мусорное ведро.

Жил-был Кузя.

Кузя – не имя, а прозвище. Но „прозвище к Кузе прилипло, так его звали практически все. Даже родная мама частенько называла сына Кузей, а себя, соответственно, Кузькиной матерью.

Кузя отзывался на Кузю совершенно спокойно, с юмором.

Кузя – необыкновенно позитивный, не пьющий и не курящий! Самые строгие мамы, только один раз взглянув на Кузю, со спокойным сердцем отпускали с ним подросших дочерей и в театр, и в кино на последний сеанс, и в поход с ночевкой. И мамы, в отличие от дочерей, в Кузе не ошибались.

Еще он был физкультурный и общительный: пробежки рано утром в любую погоду в парке рядом с домом, турник и зарядка, причем не в одиночку, а с максимальным вовлечением в полезное дело соседей-сверстников. И утро встречало его прохладой, и река (в соответствии с утверждением советского поэта) – ветром, а не водой [1] «Нас утро встречает прохладой, // Нас ветром встречает река. // Кудрявая, что ж ты не рада // Веселому пенью гудка?» («Песня о встречном» из кинофильма «Встречный». Слова Бориса Корнилова, музыка Дмитрия Шостаковича). . Вместе со всеми кудрявыми и некудрявыми, которых Кузя своим пением смог разбудить на заре.

Кузя, как любой уважающий себя молодой человек тех времен, умел извлекать звуки из гитары, любил это дело и делал его радостно. В Кузином исполнении незабвенное: «Я вас люблю, мои дожди, мои тяжелые, осенние…» [2] «Я вас люблю, мои дожди» (автор-исполнитель Вадим Егоров). , – вызывало скорее желание маршировать, нежели печалиться; такой уж Кузя обладал исключительной мажорностью. Мажорностью не в смысле мальчик-мажор, а в смысле до-мажор.